Курсант. Назад в СССР 10

Дамиров Рафаэль

– Подожди. Кто прищемил? Как?

– Ты точно в милиции работаешь, а не кукурузу выращиваешь? Известно кто. ОБХСС и руководство наше. Но начальников наших самих за жабры взяли после майского постановления ЦК, в котором о борьбе с нетрудовыми доходами говорится. Опосля еще Верховный совет добил – указ выпустил об извлечении этих самых нетрудовых доходов.

– Ого! – присвистнул я. – Я смотрю, ты следишь за обстановкой в стране.

– А ты как думал, – Петрович приосанился. – Ты не смотри, что я старый и дремучий, газетки мне бабка регулярно по

вечерам вслух начитывает, чтобы спалось лучше. Смотришь вокруг – очереди плодятся, дефицит, ети его в дышло, множится, как мыши в амбаре, до Новоульяновска уже добрался. А газету почитаешь, оказывается, все у нас хорошо и замечательно. Вот и на душе спокойно становится и сон идет.

Я только хмыкнул. Интересная интерпретация привычной пропаганды.

– Значит, воровал, говоришь, этот Вадик Черпаков.

– Да не больше других, кто к хозяйственным должностям приставлен. Не ищи там подвох и убивца. Говорю тебе, баба его порешила. Любовниц его проверь. Машку с бухгалтерии в первую очередь тряхни.

– А Морошко? Что про него расскажешь? Он ведь тоже у вас трудился.

– А этого я не знал, – махнул рукой фронтовик. – Он не в основном цеху работал, да и пришел недавно.

– Его без головы нашли, тоже бабы, скажешь?

– Нет. Голова им без надобности, тут если покумекать, то людоеда искать надо.

– Почему людоеда? Все остальное целое на теле осталось.

– Потому что туша в советский холодильник не влезет, а из головы он сразу холодец сварил.

– Блин, Петрович, тебе надо детективы писать.

– Ага, вот на пенсию только выйду и заставлю бабку писать под диктовку. Сам-то я не горазд каракули выводить. Пошли в бытовку чайку хлебнем, – мастер недвусмысленно отвесил щелбан по своему горлу и подмигнул. – У меня всегда нычка имеется на работе. Дома бабка найдет, а тут – как в Сберкассе хранится.

Я вспомнил, что по пьяной лавочке он обычно всем рассказывал забавный случай – как он якобы ещё зеленым мальчишкой медведя из рогатки подстрелил. Впрочем, сейчас некогда байки слушать.

– Поэтому ты ходишь на работу и все не можешь на пенсию свинтить, – хохотнул я. – Нет, спасибо, но я на службе.

– Я тоже не веники вяжу, а для сугрева можно маленько тяпнуть.

– Так жара на улице.

– Дак! Для сугрева души-и, – с ударением протянул мастер. – У меня не магазинная бурда, а на орешках кедровых настояно.

– Помню, угощал ты меня. Последний раз мы его пробовали когда Олежку в лесу спасали.

– Как малец? – вскинул щетки бровей фронтовик. – Жизнь сложилась?

– Лосяра он с меня ростом, а не малец. В институт поступил, но сейчас здесь пока. В городе.

– Вот и хорошо, присматривай за ним, дай бог человеком станет, – одобрительно закивал Петрович. – Ну так что? По полташечке?

– У нас, вообще-то, указ об искоренении самогоноварения действует, – замотал я головой.

– Пущай этот указ они себе в одно место засунут. Советский человек без самогона, все равно что пионер без барабана. Пили у нас всегда и будут пить этот самый самогон.

Я хлопнул его по плечу.

– Как тебя еще с работы не выгнали? За такие алкогольные антисоветские настроения?

– Ага, выгонят… Дождешься от них. Кто работать будет? Обечайку никто так не приклеит, как Петрович.

– Ладно, спасибо, пойду эту Машу из бухгалтерии навещу, да к другу заскочить надо.

– К Трошкину, что ли?

– К нему.

– Эх, как был Илюха малахольный, так и остался. Вроде в начальники выбился, отделом кадров заведует, а твердости – как в шали пуховой.

– Ну, не всем же быть такими как ты.

– А ты лыбой не свети на меня, я, промежду прочим, в сорок первом пацаном еще снаряды к окопам подвозил.

– Да кто ж спорит, но и Илюха – хороший человек. Мягковат, это да… Как у Маши-то этой фамилия?

– Захарова. В общем кабинете, в углу сидит. Возле горшка с геранью.

Я пожал Петровичу его заскорузлую и желтую от махорки ладонь и направился в бухгалтерию, где обитала звезда фабрики Машка, которая, со слов Петровича, имела с убитым Вадиком Черпаковым амурно-интимные отношения.

На первом этаже здания, возле кадки с кривым фикусом я увидел стенгазету. В рубрике «На злобу дня» красовался список опоздунов, пьяниц и прочих нарушителей трудовой дисциплины. Хотел пройти мимо, но глаз зацепился за знакомую фамилию: некий Владимир Иванович Сипкин числился в списке драчунов. Даже нарисовали его цветными фломастерами: человечек в робе держит за грудки другого человечка, облачённого в пиджак и прочие галстучные аксессуары советского интеллигента. Ноги у Сипкина получились бледнее, чем он сам. И ещё от стенгазеты несло «Тройным» одеколоном. Видно, в самый неподходящий момент фломастер выдохся, и его пытались реанимировать парфюмом.

– Ого… – пробурчал я себе под нос, благо, коридор был пуст. – Неужели этот тот самый Сипкин? Старый знакомый… Судя по дуболомовской роже, которая прослеживалась даже на рисунке, вроде он. Быков говорил, что он якобы где-то у него на заводе трудится. Перепутал, наверное. Видел он его раньше, вот и перепутал. А лицо знакомым показалось ему, потому что Тоха был на моем бое с Сипкиным много лет назад. Даже сам в соревнованиях участвовал.

Под пятиклашным рисунком я стал читать коротенькую заметку о том, как водитель Сипкин применил излишнее рукоприкладство к… Мать честная! К товарищу Черпакову. У них с убитым был конфликт? А вот это уже интересно… Такой как Сипкин запросто мог и голову отрезать, и ногу… Вырос он в деревне. Помнится, встречал я его на деревенской дискотеке, куда занесла нас судьба с Зинченко-младшим когда-то. Сипкин там с братом пытался порядки местные наводить. Деревушка та подворьями со скотиной славилась. Почти у каждого коровы, свиньи и прочие козы водились. Чтобы тушку разделать, сноровка нужна. Вот коз как раз подвешивают на веревке, чтобы разделать. Надо будет тряхнуть Вовика. Но калач он тертый, сам на милиционера учился, знает оперские приколы. Как-то по-хитрому с ним надо…

Конец ознакомительного фрагмента.