Курский перевал
Шрифт:
Последующие три дня — 7, 8 и 9 июля — слились в какой-то сплошной кошмар. Командиры наступающих дивизий с утра до вечера докладывали, что они продвигаются, захватывают населенные пункты и важные высоты, беспощадно громят и истребляют русских. Но к вечеру или на следующее утро оказывалось, что продвижение ограничилось всего несколькими километрами, а русские как стояли плотным фронтом, закрывая дорогу на Курск, так и стоят. Более того, они уже не просто стояли, а то в одном, то в другом месте переходили в контратаки, вырывая инициативу у наступающих и навязывая им свою волю. Манштейн отчетливо понимал, что эти пока еще отдельные контратаки были первыми отблесками надвигающейся грозы, вспыхивающей на отдельных участках и угрожающей охватить весь
Манштейн метался в штабном вагоне, выезжал к фронту, собственными глазами видя страшное напряжение борьбы, ругался, угрожал, снял для примера одного командира дивизии и двух командиров полков, но все было напрасно. К вечеру 9 июля Манштейн совершенно отчетливо понял, что прорыв вдоль автомагистрали Белгород — Курск не удался и начался кризис наступления.
Мрачный, озлобленный, наводя страх на всех, кто к нему заходил, Манштейн вечером 9 июля приказал остановить наступление, привести войска в порядок и быть готовыми к получению новых задач.
Тяжкие раздумья охватили старого фельдмаршала. За последний год после Крыма это была уже вторая крупная неудача. И если первая неудача с прорывом на помощь окруженным у Волги войскам Паулюса — на общем фоне потрясающего разгрома немецких войск в степях между Волгой и Доном — осталась сравнительно незамеченной Гитлером, то теперь провал наступления на Курск, в которое немецкая армия вложила все свои силы, Гитлер никогда не простит. Несомненно, как только ему станет все известно, последует соответствующее возмездие. Одна лишь мысль о неизбежном объяснении с Гитлером приводила Манштейна в дрожь. Выход был только один — любой ценой прорваться в Курск, хотя бы стоило это потери всех танков и всех солдат, которые уже целую неделю штурмовали позиции русских и не смогли сломить их упорства.
Глядя на сплошь испещренную знаками карту оперативной обстановки, Манштейн отчетливо видел, что прорыв прямо на Курск, вдоль автомагистрали, уже невозможен. Там намертво встали танкисты Катукова, о котором Манштейн слышал еще в сорок первом году. Тогда этот Катуков всего-навсего с одной потрепанной танковой бригадой с потрясающим упорством дрался с прославленной танковой армией Гудериана на пути от Орла к Туле, а затем не менее блестяще сорвал немецкий прорыв на Серпухов и каким-то неуловимым маневром сразу же оказался под Можайском, где развивалось немецкое наступление на Москву. Еще тогда танкисты Катукова показали свои основные качества, которые отчетливо проявились здесь, в боях между Курском и Белгородом. Они не ломились очертя голову на противника, как это часто случалось с воспитанниками Гудериана, не шарахались из одной крайности в другую, а действовали расчетливо, спокойно, удивительно удачно выбирая самые выгодные приемы и моменты. Едва лишь узнав о вводе в сражение танкистов Катукова, Манштейн сразу же предупредил своих командиров корпусов и дивизий о необходимости учитывать, что за противник перед ними, но, как часто бывает в жизни и особенно на войне, предупреждение это не пошло впрок. В первых же боях танкисты Катукова, умело и хитро сочетая засады с короткими и стремительными ударами, по существу, сорвали наступление немецких танковых дивизий и предрешили провал прорыва вдоль автомагистрали Белгород — Курск. Прорываться снова на этом направлении, когда немецкие дивизии ослабли, а армия Катукова сосредоточила все силы в районе автомагистрали, было чистейшим безрассудством. Нужно сковать армию Катукова и нанести решающий удар на новом участке, там, где другие войска, не такие сильные и не такие опытные, как эти чумазые черти в комбинезонах.
Как и всегда, новое решение вызвало у Манштейна бурный поток мыслей. Ему уже отчетливо виделись и другие невыгоды наступления вдоль автомагистрали, которая пересекала широкую болотистую пойму реки Псел и затем небольшой город Обоянь, где легче обороняться и слишком трудно и опасно наступать, рискуя влезть в затяжные, изнурительные бои, выгодные только обороняющемуся. Еще при планировании операции «Цитадель» внимание
Все больше увлекаясь новой идеей, Манштейн рисовал на карте значки своих дивизий, подсчитывал их возможности и за час работы набросал план нового наступления. Главный удар на Прохоровку нанесут самые мощные танковые дивизии СС «Мертвая голова», «Адольф Гитлер» и «Райх». Но об этом противник даже догадываться не должен. Нужно создать у него впечатление, что основные силы по-прежнему действуют вдоль автомагистрали. Там на узком участке нанесут удар дивизии СС «Великая Германия» и 11-я танковая дивизия, а 3-я танковая, 255-я и 332-я пехотные дивизии прикроют их с запада. Это будет хоть и не столь мощный удар, но он скует противника, а при упорном наступлении может оказать серьезную помощь главной группировке. Нужно продолжать наступление и северо-восточнее Белгорода. Там удар нанесут 6, 7-я и 19-я танковые, 106, 198-я и 320-я пехотные дивизии. Их нужно бросить в прорыв на узком фронте и попытаться выйти к Прохоровке с востока. Это поставит под угрозу окружения большую группировку русских севернее Белгорода и опять-таки отвлечет их внимание от прохоровских высот и плато.
Разгоряченный Манштейн бросил карандаш на карту и встал. Где-то недалеко рвались бомбы. Это опять русские ночники начали бомбежку. Манштейн послушал немного и вновь склонился над картой. Новый план со всей силой захватил его, и он решился на последнее рискованное мероприятие — на подтягивание к району боев своего последнего резерва — танковой дивизии СС «Викинг» и 17-й танковой дивизии. Через сутки и эти дивизии могут быть под Прохоровкой и завершить то, что не успеют сделать «Мертвая голова», «Адольф Гитлер» и «Райх».
Озлобленная растерянность, так властно овладевшая Манштейном в последние дни, вновь сменилась твердой уверенностью в блестящем завершении операции «Цитадель», и это сразу же возбудило кипучую деятельность. Никому не доверяя тайны своего замысла и торопясь, он сам в разные концы звонил по телефонам, приказал все маршевые батальоны и роты танков немедленно передать дивизиям «Мертвая голова», «Адольф Гитлер» и «Райх», тут же, не задумываясь, распорядился большую часть артиллерии перебросить на Прохоровское направление и, не приняв еще окончательного решения о времени нанесения новых ударов, связался по телефону со своим соседом, командующим группой армий «Центр» фельдмаршалом Клюге.
С первых же слов Клюге Манштейн понял, что фельдмаршал взбешен и с трудом владеет собой. Не дослушав даже, о чем говорил Манштейн, он, шепелявя и пропуская целые слова, обрушился градом упреков на своего подчиненного, столь ненавистного ему Моделя.
— Выскочка!.. Проходимец!.. Языком воюет!.. Неделю просил для прорыва, а сам завяз в обороне русских и десятью дивизиями какие-то Поныри и Ольховатку не возьмет… Подкрепление требует, резервы требует, а у меня фронт колоссальный, направление Московское. Русские вот-вот на Смоленск ударят.
Хорошо зная Клюге, Манштейн не перебивал его, дав старику возможность излить свой гнев. Наконец Клюге начал стихать и уже осмысленно и ясно сказал:
— Я приказал ему приостановить наступление. На фронте всего в десять километров сосредоточить шесть танковых, две моторизованные и три пехотные дивизии, тщательно подготовиться и с утра одиннадцатого начать последний и решительный штурм обороны русских. Если и этот удар не даст успеха, то, значит, кончилось все и война проиграна!
Высказав это столь резкое и опасное мнение, Клюге смолк, видимо досадуя на себя за горячность.