Шрифт:
1.
Куст рос на этом месте и год назад, и в 1917 году. Наверное, нет в истории человечества эпохи, которая могла бы посоперничать вечностью с кустом. Меняется мир, меняются люди. Даже время меняется: то оно как карусель, а то словно медлительная гусеница. Вот и деревенька, что в начале века теснилась в километре от куста: всего за несколько лет после гражданской войны она успела разрастись, окрепнуть, даже возмужать. Обозначились линии новых построек, смыкающиеся в улицы, организовались колхозы, открылась школа. А невысокое растение продолжало занимать облюбованное им местечко к югу от деревни, и никакие перемены не касались его тщедушных листиков и слабосильных стебельков.
Зимой,
В середине двадцатых деревня уже вплотную подбиралась к месту, обозначенному самобытностью куста. Считалось, что коренных башкир проживало в деревне около 20%, однако их могло быть и меньше, и больше, ведь по скорой нужде и вполуха велась перепись населения в 17-м. В 1927 году человек по имени Бурангулов Минигали Хабибулович затеял постройку дома метрах в ста от куста. Ориентируясь, впрочем, не на само растение, до которого Минигали Хабибуловичу и дела не было, а на нэпманские щедроты, дающие право любому сельчанину на личное недвижимое имущество. Срыть путающийся под ногами холмик для человека сельской выучки не представляло трудностей. Пока везде гремели пролетарские лозунги, а люди никак не могли нарадоваться вырванной клещами революции свободе, Минигали лил пот в три ручья, трудясь над возведением дома. Уже через год большое семейство Бурангулова въехало в добротное жилище.
Новоселье справляли всей деревней. Люди искренне поздравляли соседа с новым домом, хотя при этом не упустили возможности посудачить о хмуром виде и странной немногословности хозяина. Казалось бы, счастливый и жизнерадостный, Минигали отчего-то не проявлял должного радушия, и это выглядело не совсем обычно, ведь ничего подобного раньше за ним не замечалось. Впрочем, умонастроение Минигали Хабибуловича все-таки могло объясниться, ведь короткий месяц отделял семью Бурангулова от того момента, когда деревня наводнится шпиками-обличителями, выискивающими заевшихся кулаков. В других деревнях уже выискивали вовсю, слухи распространялись быстро, нет ничего удивительного, что Минигали предвосхищал будущие беды.
Отгуляли; а спустя две недели хозяин дома вышел во двор, взял в руки лопату, неспешно зашел жене со спины и со всего размаха обрушил лезвие на затылок женщине. Товарищ Бурангулова рухнула бездыханной, не издав ни звука. После этого, по совсем непонятным причинам, Минигали бросил лопату на траву, схватил топор и вернулся в дом. Он вырезал всех: собственных детей, родителей, тещу с тестем. Затем Минигали Хабибулович неспешно прошел в сарай, где без долгих предисловий и повесился.
Все. Конец истории.
2.
Куст занимал свое прежнее место. Дом Бурангулова нарекли проклятым и старались не приближаться к нему без надобности. Не удалось обнаружить никаких явных причин, которые смогли бы прояснить, почему же Минигали Бурангулов вдруг в один прекрасный день стал убийцей и порубил всю свою семью,– и стоило ли прежде этого строить дом? Время шло, захолустье того уголка деревни стало людям привычным, и, само собой разумеется, что дальше к югу деревня уже не росла. Куст продолжал меняться, а точнее – он не менялся вовсе! Мир обновлялся вокруг него. Он лишь сбрасывал осенью листья, запасался терпением, дабы пережить нашествие демонов-вьюг, суровых, трескучих ухарей-морозов, а по весне вновь облачался в цветущий веселый наряд. Он делал так уже миллионы лет, цикл за циклом…
3.
Весной 1935-го года возле Проклятого Дома объявились пришлые люди. Напуская на себя таинственность, неизвестные гости ни с кем не вступали в разговоры из жителей деревни, и уже это само по себе порождало тьму домыслов и разнотолков. К тому же, как выяснилось вскоре, чужаки затеяли внутри дома какие-то строительные работы, назначение которых никто не мог понять. Вспомнили позабытую тропку через полынь, окружавшую дом несметным полчищем. Тропка выводила в поле, и жители деревни отчаянно протаптывали путь мимо дома Бурангулова, при этом их глаза неотрывно зарились вправо, наводя на мысли об эпидемии косоглазия. На самом же деле это было обычное сельское любопытство, хотя по утрам интерес людей задыхался на корню. Дом производил впечатление мертвого, каким он и был последние почти 10 лет. Мрачная, злонасупившаяся крыша и наглухо закрытые ставни, казалось, только и ждут, затаившись, того момента, когда последний человек окажется в поле, подальше отсюда. Ни движения там, ни звука, точно мираж пронесся над селищем, но только люди твердо знали: те, кто пришел в их места нежданно-негаданно, сейчас там, внутри. И никакая тишина не введет в обман.
И ближе к полудню – впрямь! – образ переворачивался. Вот уже дотошный, беспрестанный стук доносится из недр дома, словно было то монотонное забивание гвоздей всюду, куда только глаз прикажет гвоздить. Стук казался тем более странным, что сопровождала его молчаливая неизвестность, загадочность, даже таинство. Ходило много слухов, по большей части – надуманных. Ведь думать всегда безопаснее. Так или иначе, интерес к происходящему не угасал, а только подогревался. Деревенские мальчишки ватагами шныряли окрест дома, временами пробуя бревенчатые стены земляным камнем. Ну, рядом-то с обычным домом так не разыграешься, взбешенный хозяин еще пальнет чего доброго, и уж точно проберет отборнейшей матершиной до самых пяток. Здесь же такого не происходило. Если кто-то внутри и нервничал, то не подавал виду и на провокации не поддавался, и такая обособленная выдержанность пуще прежнего накаляла страсти.
4.
Развязка наступила угрожающим образом. В один из поздних вечеров, когда остатки ужина стыли в казанах, а на улице ни души, даже влюбленные парочки разбрелись по домам, и лишь собаки ворчливо брехали, мусоля многодневной давности кости, по деревне пронесся оглушительный грохот. Как будто бы еще один мираж, если бы не такая реальная, громоподобная подробность. Охваченные смутным беспокойством, сельчане приникли к окнам домов, силясь распознать в темноте причину столь странных и даже страшных звуков, от которых звенели стекла, что могло оказаться и ревом машин, и началом новой гражданской войны. Кто-то оказался удачливее прочих – в основном те, чьи дома располагались в соседней близости с Проклятым Домом,– и им повезло рассмотреть детали. От них новость распространилась по всей деревне с такой быстротой, как если бы в каждом доме имелся свой гонец.
Итак, выпало меньшее зло, это действительно оказались автомобили, а не налет анархистов. Три машины с плотно задраенными окнами и даже как будто со шторками внутри пересекли всю деревню из одного конца в другой. Они были черными, как сама ночь, даже более того – глубоко чернильные механизмы, исторгающие неземную тьму. Их путь упирался в дом, что и во времена более тяжкие бередил некоторые непоседливые умы. Из машин вылезли люди. Одинаковые, как солдафоны, но только не в военной форме, а в таких же чернильно-черных одеждах и по большей части в фуражках. Они суетились, как суки в период течки, и можно было заметить, что все они топчутся и елозят вокруг центровой фигуры. Группа загадочных пришельцев исчезла в доме так быстро, что более ничего разобрать не удалось. Свет внутри не зажигали, шум быстро стих; оставалось сплошь непонятным, с какими намерениями «черные вороны» слетелись к Проклятому Дому накануне ночи.
Ничто с тех пор не изменилось, разве что две вещи. Первое: время от времени, как по отработанной схеме, деревню пересекали знакомые машины, непременно сокрытые сумерками, и останавливались рядом с бывшим жилищем Бурангулова. Только никто более не связывал дом с именем Минигали, перестал он слыть даже Проклятым. Он стал дачей. Просто Дачей, безо всяких приставок и жутких подробностей.
И второе: любые разговоры, вьющиеся вокруг загадки старого дома, смолкли. Так, словно явился некто со стороны и выплеснул из стакана всю эту бурю раз и навсегда.