Кутан Торгоев
Шрифт:
Что касается твоих указаний об отношении к беднейшим джигитам банд, то эти наши меры принесли, пожалуй, самые большие результаты. Во-первых, из банд началось буквальное дезертирство. Во-вторых, в числе джигитов, отходящих от басмачества, есть такие молодцы, которых мы сразу же используем как проводников и бойцов. И какие это бойцы!
Есть у меня, например, один молодой киргиз (сейчас лежит в больнице; ранен в бою) - стрелок, наездник, следопыт и настоящий храбрец.
Помяни мое слово - будем мы награждать этих людей, именно их, и очень скоро.
Работая с ними, воспитывая
Ведь уж старики мы с тобой - хоть и не очень много лет прожили, но чего-чего только не было, - а смотри ж ты, опять учимся, ученики наши нас же и учат. Это все-таки очень неплохо.
Что ж ты все собираешься, собираешься, а не едешь? И на охоту сходили бы. Мы тут на днях с секретарем райкома все-таки походили денек. Фазанчиков немного поколотили.
Приехал бы, действительно. Хоть повидались бы как следует.
А н д р е й
К а р а к о л
18 с е н т я б р я 1925 г о д а"
7
Наконец Кутана выписали из больницы.
Он попрощался с врачом, и добрый старик в последний раз накричал на него.
Улыбаясь, щурясь от неяркого осеннего солнца, Кутан вышел на улицу. Желтые и красные листья лежали на земле, на крышах домов.
Кутан постоял на перекрестке. С непривычки, после больницы, слегка кружилась голова и приятная слабость чувствовалась в ногах. Идти было некуда. Кутан не спеша побрел по середине улицы.
Пробежал мальчишка-школьник без шапки и в одной рубашонке. Две киргизские девушки, тихо разговаривая, обогнали Кутана и вошли в дверь большого дома с красной вывеской.
"Школа", - подумал Кутан.
Мелкой трапотой* проехали четыре киргиза. Один вел на веревке барана. Киргизы громко смеялись.
_______________
* Т р а п о т а - мелкая полурысь-полушаг.
"На базар", - решил Кутан.
Было приятно видеть все эти простые, понятные вещи, угадывать их смысл и значение. Было приятно дышать прохладным воздухом, идти по мягкой земле, взрывая ногами шуршащие листья, свободно размахивать руками, чувствовать, как на ходу движется все тело.
Целый день Кутан ходил по городу. Он прошел мимо могилы командира партизанского отряда. Голые деревца стояли вокруг деревянного памятника с фотографией матроса.
Потом он походил по базарной площади. К вечеру становилось холоднее.
Он пошел к комендатуре. У ворот прохаживался часовой. Кутан в нерешительности остановился поодаль.
Часовой заметил его и крикнул:
– Кутан! Иди, иди сюда, джолдош! Иди скорее!
Кутан узнал Николаенко. Он подошел и пожал ему руку. Из ворот выбежало человек десять пограничников. Впереди, с рукой на перевязи, бежал Закс.
– Кутан! Живой! Ура!
– кричал он.
Незнакомые кзыл-аскеры обнимали Кутана, хлопали по спине, весело и громко смеялись, и Кутан совсем растерялся от такого приема. Его повели к дому, и еще много пограничников выбежало отовсюду, и каждый старался протиснуться к нему, пожать ему руку и сказать что-нибудь ласковое.
Потом вышел Винтов. Увидев, в чем дело, он спрыгнул с крыльца и на глазах у всех обнял Кутана.
Комендант тоже вышел на крыльцо.
– Товарищ комендан...
– запинаясь, начал Кутан, и все замолчали: товарищ комендан...
– Очень трудно было говорить.
– Ты подожди, Кутан, - улыбался Андрей Андреевич, - идем-ка ко мне. Поговорим как следует.
До поздней ночи сидел Кутан в кабинете коменданта, посыльный от дежурного носил туда ужин и два раза бегал на кухню за чаем.
Эту ночь Кутан спал в комендатуре и рано утром уехал в Ак-Булун. Он ехал на хорошем вороном жеребце, за плечами у него была новенькая винтовка, а куржуны были набиты свертками с хлебом, мясом, сахаром и чаем.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Всего один день пробыл Кутан у матери.
Ночью он оседлал коня и уехал. Пятеро молодых джигитов из аула Ак-Булун встретились с ним на горной тропе. Он поехал вперед, а джигиты ехали за ним. К утру они были в соседнем ауле.
Кутан говорил с людьми и звал выступать против басмачей. Речи его нравились. Всякий бедняк был обижен баями. К ночи Кутан уехал дальше. С ним уехало еще двенадцать джигитов.
Так он стал ездить из аула в аул. Он ехал по ночам, а днем отдыхал и говорил с жителями селений. Он рассказывал о пограничниках и о большевиках. Он говорил о дружбе с советской властью и о вражде, смертельной вражде к баям и басмачам. Он рассказывал о Джантае и о себе самом. Он говорил правду, и люди верили ему. В каждом ауле джигиты седлали лошадей, забирали старые мултуки и присоединялись к отряду. В отряде было уже тридцать человек. Молчаливый Абдумаман и веселый охотник Каче, умный пастух Максутов Мукой и силач Гасан-Алы, и еще многие храбрые джигиты пришли к Кутану.
Прошли три недели после выхода Кутана из больницы.
Кутан сильно изменился за это время, хотя в его внешности не было особо заметных перемен. Может быть, только его загоревшее, бронзовое лицо слегка похудело и осунулось. Но манера держаться и говорить стала совсем иной, чем раньше. Необходимость приказывать, необходимость убеждать людей, вести их за собой заставила его научиться говорить коротко и веско, держаться уверенно, личным поведением давая пример всему отряду. Он теперь много думал о вещах, которые раньше никогда не приходили ему в голову. Он вспоминал командира партизан, коменданта, пограничников и невольно старался подражать им. Прирожденный ум и чутье помогли ему. Он превращался в настоящего вожака, командира. Джигиты уважали его и слушались беспрекословно.
Быстрыми ночными переходами отряд двигался к аулу Зындан.
Аул этот был расположен в глубокой лощине, у слияния двух горных рек. В километре от аула, на горе стояла пограничная застава Зындан - застава самая отдаленная, самая близкая к сыртам. Кутан рассчитывал, окончательно сформировав свой отряд, в ауле Зындая ждать приказания коменданта и вместе с кзыл-аскерами начинать наступление на басмачей.
Когда отряд был еще в ущелье, не доезжая нескольких километров до Зындана, Кутан услышал стрельбу со стороны аула. Кутан пустил коня рысью. Доброотрядцы, растянувшиеся по ущелью, догоняли его. Выстрелы становились все громче и чаще. Потом четко затарахтел пулемет. Было похоже на то, что возле аула разгорается бой.