Кутузов
Шрифт:
Соображая сии последствия и извлекая истинные тому причины, Я нахожу нужным назначение над всеми действующими армиями одного общего Главнокомандующего, которого избрание, сверх воинских дарований, испытывалось бы и на самом старшинстве.
Известные воинские достоинства Ваши, любовь к Отечеству и неоднократные опыты отличных Ваших подвигов приобретают Вам истинное право на сию Мою доверенность.
Избирая Вас для сего важного дела, Я прошу всемогущего бога, да благословит деяния Ваши к славе Русского оружия и да оправдает тем самым счастливые надежды, которые Отечество на Вас возлагает.
8 августа 1812 года
Александр I».
Как часто официальный исторический документ являет нам картину, противоположную происходившему. Именно русский государь не желал избрания главнокомандующим Кутузова, не испытывал к нему доверенности и не связывал с ним надежд. Но все умы Петербурга и Москвы в один голос твердили о Кутузове. Огромная армия Наполеона неодолимо двигалась в глубь России. Не верилось, чтобы дело обошлось без измены: у всех на устах было имя Барклая-де-Толли как главного виновника. В армии и в свете повторяли мрачную шутку Багратиона о русском военном министре: «Наш Даву...»
Приходилось поневоле смирять свои антипатии, даже если это были антипатии самодержца.
Желая, по обыкновению, переложить ответственность на других, Александр поручил решить вопрос о главнокомандующем чрезвычайному комитету, в который входили председатель Государственного совета и Комитета министров Н. И. Салтыков, начальствующий над войсками в Петербурге С. К. Вязьмитинов, А. Д. Балашов, князь Лопухин и граф Кочубей. Члены комитета единогласно назвали Кутузова. Незадолго до этого, 29 июля, император специальным указом возвел Михаила Илларионовича в княжеское достоинство с присвоением ему титула «светлости».
Для принятия начальства над армиями Кутузов был вызван в Каменно-Островский дворец. Однако час, назначенный Александром для свидания, наступил, прошло еще несколько времени – главнокомандующий не являлся. Император с нетерпением, а затем и с гневом изволил осведомляться у дежурного при дворе графа Комаровского: приехал ли он? едет ли? Кутузова все не было. Несколько фельдъегерей разосланы были во все стороны, чтобы узнать, что случилось.
Наконец приехали с известием, что Кутузов в Казанском соборе служит молебен. Смирив августейшую гордыню, Александр принялся ждать.
3
Аудиенция у государя, в Каменно-Островском дворце, продолжалась более двух часов.
Это был тонко разыгранный спектакль, где каждый из актеров являлся и искусным режиссером общей пьесы. Поблагодарив Александра за оказанную ему высокую честь, Михаил Илларионович заверил его, что весь русский народ, от мала до велика, желал бы видеть во главе армий только любимого монарха. Александр прекрасно понимал цену этой фразы. В действительности Кутузов не признавал за ним ровно никаких ратных талантов – талантов, которыми государь так мечтал бы обладать. Со своей стороны, Александр не доверял ни высоким военным способностям, ни личным качествам Кутузова, которые, как признался он в интимном письме к самому доверенному другу – любимой сестре Екатерине Павловне, вызывали у него «отвращение». Но надо было отвечать комплиментом на комплимент.
– Народ назвал вас, Михайла Ларионович, на роль избавителя России от Бонапарте...
«Все словно с ума посходили, – в раздражении думалось государю, – сановники, военачальники, выборщики от дворянства. Каков старый ловкач! А моя Нарышкина? Она то и дело повторяет его имя...»
Александр I торжественно уполномочил Кутузова действовать по его собственному усмотрению. Одно строжайше запрещалось главнокомандующему – вступать в переговоры с Наполеоном.
– Я не заключу с ним мира даже на берегах Волги! – воскликнул император.
– Заверяю ваше величество, что в этом не может быть никакой надобности, – непререкаемым тоном обещал Кутузов. – Я скорее лягу костьми, чем допущу неприятеля к Москве...
Государь в ответ со своей обворожительной улыбкой приобнял генерала и коснулся своей свежей, розовой ланитой его старческой, обвисшей щеки, что означало поцелуй.
Утром этого дня, получив повеление явиться к Александру, Михаил Илларионович в кругу близких рассуждал: «До сих пор мы все отступали. Но, быть может, так и было нужно». Свои истинные мысли и намерения он, понятно, не хотел, да и не мог открыть Александру. Лишь молчаливой улыбкой согласия поддержал призыв государя перейти наконец к наступательным действиям.
Затем Александр приказал Кутузову, при благополучном обороте войны и занятии русскими войсками западных губерний, поступать кротко с теми жителями, которые по отношению к России забыли долг верноподданных...
Желая выказать свою полную доверенность верховному вождю, император ознакомил его с секретными письмами Багратиона, Ермолова и некоторых других лиц, где в самых резких выражениях порицались действия Барклая-де-Толли.
«Багратиону, как главнокомандующему 2-й армией, сие извинительно... – подумал Михаил Илларионович. – Но Ермолову... Как может он, начальник штаба 1-й армии, порицать так своего командира!..»
Осторожный Кутузов всегда был столь тонок в обращении с подчиненными, что никак нельзя было удостовериться в полной его доверенности. Можно сказать, что до самого конца он доверял только одному человеку – самому себе. Письма Ермолова Александру заставили его переменить мнение о своем бывшем любимце, которого Михаил Илларионович выделял еще с похода 1805 года. Отныне Кутузов сделался к Ермолову заметно холоднее...
Спектакль близился к концу, когда Михаил Илларионович пустил в ход ключевую реплику.
– Ваша жизнь, государь, бесценна для России... – проникновенно сказал он. – Умоляю ваше величество довериться мне в ведении военных операций и отказаться от личного присутствия в армии...
Это был замаскированный, но тем более болезненный удар по самолюбию Александра, которому не могла не припомниться его молодая самонадеянность, так дорого стоившая в пору аустерлицкого поражения. Оставалось не заметить, о чем идет речь, и поблагодарить старого хитреца за благородство его верноподданнического чувства.