Кутузов
Шрифт:
"Всем генералам во всякое время находиться неотлучно в линиях при своих корпусах", — приказал Кутузов.
Арьергард должен был так прикрывать отход, чтобы ни малейшего следа на фланговой нашей дороге неприятель не открыл.
Арьергард скрытно шел следом за армией, оставив у Боровского перевоза два казачьих полка. Казаки должны были под натиском врага отступать к Бронницам, делая вид, что армия отходит по Рязанской дороге.
Офицеры недоумевали:
— И зачем петляем, как
— Принимаем фланговое положение.
— Пока зайдем во фланг Наполеону, так сами подставляем неприятелю свой. Враг сидит у нас на плечах, а мы перестраиваемся.
— И совсем неверно: наш правый фланг надежно защищен рекой. А французов нигде не видно, мы оторвались от них, — спорили офицеры.
Солдаты рассуждали об этом же по-своему:
— Почитай, три месяца шли все на восток, а теперь, глянь-кось, повернули на запад, на Тульскую дорогу.
— Император, бают, велел идтить к нам, на Владимир.
— Идти на восток? — усмехался другой. — А всю теплую сторону, все лучшие земли, Украину, Новороссию, выходит, оставить францу?
— В твоем Владимире что есть? Купцы да монашки, а в Туле — оружейный завод!
— Да в Брянске пушечный.
— И в Орле тоже пушки льют, у Демидова.
— А у нас, на Черниговщине, в Шостке, селитренный, пороховой.
— Вот видишь, а ты со своим Владимиром! Михайло Ларивоныч знает, что делает!
— Зна-а-ет! Москву отдал, столицу!
— А что Москва? Мы на любом месте столицу сделаем. Вон Петра Великой устроил на болоте Петербург…
— Михайло Ларивоныч играет с французом в гулюшки…
По мере приближения к Калужской дороге цель Кутузова становилась все яснее даже солдатам. Они поняли: идут в тыл врага. Потому старались удвоить шаг и жалели, что переходы невелики.
Все сообразили:
— Вот зачем отдали французам Москву.
— Это их нарочно заманили в западню.
Хвалили на все лады Кутузова:
— Ай да старик Кутузов! Поддел Бонапартия, как ни хитрил француз!
— Михайло Ларивоныч — тертый калач: он и турка объегорил!
— Он — суворовский любимый ученик!
5 сентября вечером армия подошла к Подольску и дневала в нем.
В Подольске Кутузов сделал смотр армии. Войска проходили мимо главнокомандующего и впервые после сдачи Москвы приветствовали его возгласами "ура".
Из Подольска армия двинулась на старую Калужскую дорогу, которая была в центре всех путей из Москвы на юг, и встала у Красной Пахры, прикрывшись рекой Пахра.
Русские отдыхали в Красной Пахре пять дней. Кутузов собирал отставших, приводил полки в порядок.
Он каждое утро спрашивал:
— А что, неприятель где? Не видно еще его?
Французы пропали. Мюрат, введенный в
А она с каждым днем становилась веселее. Отчаяние, уныние и ропот прекратились. Вернулась уверенность. Солдаты ободрились.
В Красной Пахре получили радостную весть: государь произвел за Бородинскую победу генерала Кутузова в фельдмаршалы, офицеры получили третное жалование, а солдаты — по пять рублей на человека.
Однажды за обедом фельдмаршалу подали стерляжью уху.
— Откуда такая прекрасная рыба? — удивился Михаил Илларионович.
— Калужские купцы прислали, — ответил Резвой.
— Ну, спасибо им. Сразу видно, что мы теперь живем как надо быть, дома!
Мюрат, не найдя русской армии на Рязанской дороге, поворотил к Подольску, куда подошел со своим корпусом и Понятовский, посланный Наполеоном на розыски Кутузова.
13 сентября в Подольске оба генерала узнали наконец, где находится русская армия, след которой был потерян две недели тому назад.
Ввиду того что Мюрат и Понятовский двинулись на Кутузова, Михаил Илларионович собрал 14 сентября военный совет.
Оставаться у Красной Пахры Кутузов не хотел: от Москвы до Красной Пахры всего один переход. Лучше бы отойти еще на юг, чтобы не быть под непосредственной угрозой удара всей армии Наполеона.
На совете присутствовали Беннигсен, Барклай и Толь.
— Нам необходимо принять меры, чтобы не быть отрезанными от Калуги. Тридцать верст от Москвы — это очень близкое соседство с Наполеоном, — сказал главнокомандующий.
— Надо еще отвести армию назад, — предложил Барклай. — Нет ли хорошей позиции позади Чирикова? — обернулся он к Толю.
— Я исследовал всю местность до Воронова — нигде нет такой, чтобы можно было удержать, — ответил Толь.
— Тогда отступим дальше.
Услышав это, Беннигсен вскочил со скамьи и забегал по комнате, плюясь от негодования:
— Еще отступать? Всегда отступать! И так хорошо известно, что господин Барклай любит отступления!
По перекошенному от злобы лицу Беннигсена можно было подумать, что он готов поколотить Барклая.
Михаил Богданович, совершенно ошеломленный бестактной выходкой Беннигсена, сидел сконфуженный и красный. Ему было неприятно, что Беннигсен снова заговорил об отступлении, которое было Барклаю как острый нож. Он пытался вставить хоть слово в свое оправдание, но Беннигсен перебивал его потоком издевательских замечаний.
— Зачем вы горячитесь, любезный генерал? Вы знаете, как я вас люблю и уважаю. Вам стоит лишь высказать свое мнение, и мы тотчас же согласимся с ним, — вкрадчиво, спокойно, убедительно вставил Кутузов.