Кутузов
Шрифт:
Бухарест встретил его торжественно и радушно. Коляску нового командующего ждала — кроме официальных лиц — пышная толпа валашских бояр и их ярко и порой безвкусно одетых жен и дочерей.
Валашки, наслышанные об европейской учтивости, галантности генерала Кутузова, о том, что он, несмотря на занятость, любит уделять время светскому обществу, театрам и балам и неизменно оказывает внимание дамам, встретили Кутузова цветами и улыбками. Яркая, шумливая толпа окружила карету командующего. Цветник живописно нарядных дам возглавляла жена знатного валашского негоцианта, красавица Смарагдецкая.
"Проклятая тучность!" — досадливо вспомнил эту сцену Кутузов, снимая фуражку и вытирая вспотевший лоб платком. Дожил до того, что молодая женщина протягивает ему руку помощи! До сих пор он всегда помогал дамам выходить из кареты, а теперь… Правда, госпожа Смарагдецкая очень порывиста и немного более восторженна, чем следует, но все-таки женщина, и притом хорошенькая!
Никак не хотелось мириться с тем, что ему уже шестьдесят шесть лет, что, в сущности, как ни верти, а — старость…
Он не спеша зашагал по дорожке. Мысли о старости невольно вызвали мысли о смерти. И Михаил Илларионович вспомнил о трагической гибели командира 9-й дивизии генерал-лейтенанта Аркадия Суворова, сына прославленного полководца. Все последние дни Михаил Илларионович жил под впечатлением этого ужасного события.
Кутузов знал и любил Аркадия Суворова с детства, и его преждевременная нелепая смерть потрясла Михаила Илларионовича.
Ни лицом, ни фигурой Аркадий Суворов не напоминал отца. Высокий, белокурый, он был красив, но красотой не отцовской, суворовской, а материнской — Прозоровских. Не получив систематического образования, Аркадий Суворов дослужился до чина генерал-лейтенанта. Он ничего не читал, не был так жаден к знанию, как его великий отец, и увлекался только охотой и картами. И лишь характером немного походил на отца: имел ясный ум, был добр, общителен, прост и храбр. Офицеры и солдаты его дивизии обожали своего двадцатишестилетнего начальника.
И вот 13 апреля 1811 года, возвращаясь из Бухареста в Яссы, где располагалась 9-я дивизия, Аркадий Суворов должен был переезжать через дрянную речонку Рымна, которая когда-то прославила его отца и название которой было присоединено к их фамилии.
Аркадий Александрович до этого неоднократно переезжал ее вброд без всяких приключений. Рымна была неширока и неглубока, и в первый раз, когда Аркадий Суворов увидал ее, он даже пошутил: "Я вижу, что мой батюшка иногда любил преувеличить: он рассказывал, что в этой речонке потонули во время сражения тысячи турок. Да через Рымну курица пройдет, не замочив ног!"
Но перед 13 апреля прошли сильные дожди. Маленькая, тихая Рымна вздулась и превратилась в широкую, бурную реку.
Стоявшие на берегу молдаване и суруджи предупреждали генерала Суворова: "Не езди, ваше превосходительство!"
Но горячий Аркадий Александрович (в этом он был вылитый отец) возмутился и крикнул своему ямщику: "Чего боишься? Поезжай!"
Не успела коляска въехать в реку, как ее опрокинуло. Ямщик, плохо плававший, стал тонуть. Генерал Суворов, успевший сбросить шинель, кинулся ему на помощь. Ямщик кое-как уцепился за коляску, и его, порядком избитого
И вот это печальное происшествие не выходило из головы у Михаила Илларионовича. Точно он чего-то недосмотрел, точно он был виноват в смерти сына своего учителя и друга — Суворова.
И теперь Кутузов шел, с грустью думая о молодом Аркадии, так рано окончившем все расчеты с жизнью.
Сзади по дорожке послышались шаги. Михаил Илларионович обернулся и увидал шедшего к нему от дома генерал-лейтенанта Александра Федоровича Ланжерона.
Большим носом, наглыми, чуть навыкате, коричневыми глазами, в которых было не столько ума, сколько высокомерия, хохолком по моде взъерошенных волос граф Ланжерон напоминал забияку-петуха. Узкие губы его были всегда сжаты. Вот и теперь он, меньший летами, опытом и чином, шел к старому Кутузову с таким видом, словно учитель к ученику.
Граф Ланжерон, французский эмигрант, был не бог весть какой вояка. Он участвовал в штурме Измаила, в прошлом году отнял у турок Силистрию и поэтому считал себя непревзойденным полководцем. Интриган, сплетник и завистник, он никого не уважал и не ценил, кроме самого себя.
До приезда Михаила Илларионовича в Молдавскую армию Ланжерон временно командовал ею вместо больного Каменского и теперь безо всяких оснований считал себя обиженным: почему Молдавскую армию вверили не ему, а Кутузову?
За плечами Кутузова Ланжерон судил о его действиях и приказах вкривь и вкось, нагло уверял, что Кутузов ничего не предпринимает без его совета.
— Михаил Илларионович, — сказал Ланжерон, здороваясь с Кутузовым, — посланный в Шумлу вернулся. Я прав: визирь новый!
Несколько дней тому назад в болгарских деревнях правого берега Дуная распространился слух о том, что султан назначил вместо престарелого, нерешительного Юсуф-паши нового. Кутузов послал в Шумлу разведчика под предлогом пересылки в Турцию писем турецких пленных, находящихся в России.
Почему Ланжерон считал правым себя? Ведь Михаил Илларионович не оспаривал слуха, Ланжерон же передавал слышанное от других. Кутузов не стал допытываться у Александра Федоровича об этом — фраза Ланжерона была во всегдашней манере надменного и наглого француза.
— И кто же назначен вместо Юсуфа? — обернулся к Ланжерону Кутузов.
— Ахмед-паша. Знаете, он был начальником Браиловского гарнизона. В прошлом году он прекрасно отбил приступ князя Прозоровского, — не без удовольствия рассказывал Ланжерон. — Ахмед-паша — деятельный и дельный азиат. С ним придется считаться!
— А я с Ахмед-пашой посчитался уже двадцать лет назад, — спокойно ответил Михаил Илларионович, — летом тысяча семьсот девяносто первого года разбил его при Бабадаге… А потом встречался с ним в мирной обстановке — вместе пили прекрасный кофе и курили чудесный табак в Константинополе. Ахмед часто сопровождал меня в поездках по Константинополю… Мы — старые друзья, — с легкой улыбочкой закончил Михаил Илларионович.
Высокий Ланжерон искоса, сверху глянул на небольшого Кутузова, но ничего не сказал — превосходства не получилось!