Кузина
Шрифт:
Почему же не плаха, почему рудник? Почему?! Почему я? За что?
Бадья стукнулась о дно ствола. Спуск завершён.
На дне ям всегда сыро. Если они глубокие.
А сразу под поверхностью земли залегает вечная мерзлота. Она никогда не тает. Даже летом.
Чтобы пробиться сквозь неё, дойти до песков, несущих золото, мы таяли землю, палили в ямах костры.
Или делали бут: разводили рядом с ямой огонь, накаляли докрасна камни и спускали их в ствол. Оттаявшую породу вытаскивали.
Обидно было,
Приходилось бросать это место и бить в новом. Такие ямы назывались глухарями.
Четвёртая яма, по счастью, оказалась богатой на золото. Наткнулись на хорошую жилу, стали разрабатывать.
Приличной одеждой сосланных никогда не баловали, как и нормальной обувью. Да и какая обувь выдержала бы эту всепроникающую сырость? То, что выдерживало, язык не поворачивался называть обувью. Это называлось сагиры.
Из сырых коровьих шкур заключённые мастерили мешки, что-то вроде чулок, их и надевали на арестантскую обувку, бывшую в прошлой жизни приличной обувью.
Пара сагир дожидалась меня на дне ствола, болтаясь в луже. Обычное место хранения: вытащишь из воды – ссохнутся насмерть. Не люблю я их, мерзкие они, а куда денешься, без них ногам гибель.
Сев на каменный обломок, я натянула скользкий чулок на правую ногу. Бр-р, нога в нём всегда елозит, фу-у-у… И надевать его целое искусство. Тут всё – целое искусство. Искусство выжить.
Ох, первое в надевании сагира – туго натянуть повыше. Завязать под коленкой. Ещё натянуть. Завязать над коленкой. Слабо затянешь, – разъедутся, сырая кожа выскользнет. Сильно – ноги болеть будут, тоже ничего хорошего. И так болят, без этого.
С правым сагиром я справилась, а вот левый не пошёл. Как заколдовал его кто, если возможно это в мире без магии, а может, силы мои кончились. Не люблю я эти склизкие чулки, вот и они меня не любят. И так задержалась, наскребу я сегодня на свой хребет неприятностей, всё к этому и идёт.
Чуть не плача, я затягивала слишком короткие завязки, чувствуя, что не держат они, снова всё насмарку.
Из глубины проходки послышались шаги, ага, вот и возмездие за опоздание спешит. Кому охота в одиночку надрываться? Наклонив голову и стиснув зубы, я снова тянула вверх тяжёлый, влажный, скользкий сагир.
– Ждраствуй, – раздался незнакомый голос.
Вскинула голову – передо мной стоял гном.
Старый гном, ростом мне по плечо, если я встану, не выше. Похожий на вымоченный в горной речке узловатый древесный корень. Голова почти лысая, редкая пегая борода. Темные глаза прячутся в припухших веках. Одет в засаленные, бесформенные одёжки, как и я, как и все тут.
Так я и знала.
Единственный на здешних рудниках гном-арестант – и меня к нему в пару поставили.
– Приветствую, – буркнула я.
Знаменитый гном. Здесь даже надзиратели обходят
Нет, конечно, шестерых зараз уложить – не такой уж и подвиг, тут есть такие, у кого за душой и побольше. Один вон, на соседнем руднике, славен тем, что пятнадцать спящих товарищей зарезал. Ничего сложного, Лишай нам объяснял, как и он это сделает, если норму добычи не выполним. Главное – спящему нос зажать, чтобы он голову откинул, тогда шею удобно полоснуть, только булькнет кровушкой.
Но чтобы в открытой схватке, да ещё гном… Такого никогда не было, и гнома побаивались. Особенно когда он улыбался.
– Што, дефица, плохо? – нахмурился гном.
Не улыбается, какое счастье. Дефица, это, надо понимать, девица? Удивительно галантный шепелявый гном.
– Плохо, – безразлично согласилась я.
Гном неожиданно наклонился над моим коленом, легко поддел узёл, распустив завязки, и перетянул мне левый сагир заново.
– Держи.
Я вцепилась в край.
Гном умело замотал и завязал тесёмки под коленом. Потом над коленом. Заново перевязал и правый сагир.
– Теперь хорошо. Можно работать.
– Тебя как зовут? – спросила я.
У нас не принято тыкать, только самым близким друзьям, а здесь – наоборот. Тоже не сразу привыкла.
Гном выдал сложную тираду, что-то похожее на «бр-р-р-хр-р-р-др-р-р-р…», даже забавно: иметь такое рычащее имя и при этом уютно «жикать».
Хотя кто знает, что правильно у гномов – они живут особняком, в дела людей не лезут, тщательно оберегая свои горы от вторжения людей. И это мудро, гномы – они вообще очень мудрые создания. Поэтому с людьми и не связываются.
Но если все они способны убивать пусть не по шесть, но хотя бы по пять мужчин зараз, то, может быть, нам очень повезло, что они не лезут в наши дела?
– Я не выговорю, извини.
– Люди ждесь жовут меня Выдра, – сообщил гном.
– А меня – Айя, – завершила я обряд знакомства и встала.
Полное имя тоже осталось там, как и обереги. В мире без магии всё это – сплошные излишества. Да и имя гнома тоже – он же один на все рудники.
Надо идти работать, а то очень скоро Лишай и Клин изведутся от любопытства, что это стоящие на вороте прохлаждаются и не вытягивают бадьи с породой из ямы. Спустятся вниз и наведут порядок. А у меня и без того много причин желать им скорейшей и мучительнейшей гибели.
Опять же забавно, но все знают, что работа у надзирателей на женских рудниках непыльная и хлебная. Однако идут на неё лишь самые заскорузлые души, не люди – а мерзость ходячая.
Потому что ненавидят их тихо, но люто, как умеют ненавидеть лишь слабые, и ни один надзиратель, работавший с женщинами, хорошей смертью не умер.
Нет, их никто не трогал – силы неравны, они же все, как на подбор, сытые и мордатые, – однако же гибель себе находили нехорошую, не по-людски уходили. И это в мире без магии. Дома бы всех от души повеселил такой оборот.