Кузька у Бабы-Яги
Шрифт:
– Уверен, уверен. – зевнув, ответил Лешик. – И дедушка Диадох уверен тоже.
Он всегда говорит, в этом доме и тронуть не тронут и добра не видать.
– Как – не видать? – Кузька высунулся из-под стола. – Вон сколько добра на столе и в печи!
Тут дверь отворилась и в доме очутился… не поймешь кто. Голосищем мужик, а на голове кокошник золотом горит, самоцветными камнями переливается. На ногах сапожки – зелёные, сафьяновые, с красными каблуками, такими высокими – воробей вкруг каждого облетит. Сарафан алый, как утренняя заря. Кайма на подоле
– Ой, батюшки! – охнул – и назад под стол, поглубже.
А Яга подняла скатерть, опустилась на колени, заглядывает под стол и руки протягивает.
– Это кто ж ко мне пришёл? – медовым голосом пропела она, – Гостеньки разлюбезные пожаловали погостить-навестить! Красавцы писаные, драгоцунчики мои! И куда ж мне вас, гостенёчки, поместить-посадить? И чем же вас, гостюшечки, угостить-усладить?
– Что это она? – шепнул Кузька, тихонько толкая друга. – Или, может, это совсем другая Яга?
– Ой, что ты! В лесу Яга одна! В том доме такая, в этом этакая, – ответил Лешик и поклонился: – Здравствуй, бабушка Яга!
– Здравствуй, здравствуй, внучек мой бесценный! Яхонт мой! Изумрудик мой зелёненький! Родственничек мой золотой, бриллиантовый! И ведь не один ко мне пришёл. Дружочка привёл задушевного. Такой славный дружочек, красивенький, ну прямо малина, сладка ягода. Ах ты. ватрушечка моя мяконькая, кренделечек сахарный, утютюшечка драгоценненький.
– Слышишь? – опять забеспокоился Кузька. – Ватрушкой называет, кренделем…
Но Баба Яга усадила их на самую удобную скамью, подложила самые мягкие подушки, достала из печи всё самое вкусное, принялась угощать.
Кузька растерялся от этакой любезности, вежливо кланялся:
– Благодарствуйте, бабушка! Мы уже поели-попили, чего и вам желаем!
Но Яга суетилась вокруг гостей, уговаривала, упрашивала отведать того, попробовать этого, подсовывала самые лакомые кусочки.
– Она что? Всегда здесь этакая? – шёпотом спрашивал Кузька, жуя медовый пряник с начинкой и держа в одной руке сусальную пряничную рыбку, а в другой – сахарного всадника на сахарном коне.
Баба Яга между тем хлопотала у кровати: взбивала перины, стелила шёлковые простыни, бархатные одеяла. Толстый пушистый Кот помогал ей, а когда постель была готова, улёгся на пуховую подушку. Яга ласково погрозила ему пальцем и перенесла с подушкой па печь.
ЗИМА ЗА ДЕНЬ ПОКАЖЕТСЯ
Приснилось Кузьке, будто они с Афонькой и Адонькой играют, и вдруг Сюр с Вуколочкой тащат блин. Проснулся, так и есть – блинами пахнет. Стол от угощения ломится. Тут дверь при открылась, в горницу, как зелёный лист, влетел Лешик. Кузька кубарем с кровати, как со снежной горы съехал. Друзья выбежали из дому, побегали, попрыгали по мосту. Колокольчики весело звенели.
– Вьюга, метель, мороз, а мне хоть бы что! – Кузька подпрыгивал, как молодой козёл. – Зима за день покажется в таком доме. Эко обилие-изобилие!
Хоть зиму зимовать, хоть век вековать! Вот где насладиться да повеселиться, в тепле да в холе при этакой доле! Ах вы, люшеньки-люлюшеньки мои! Эх, сюда бы Афоньку, Адоньку, Вуколочку! Всех накормлю, спать уложу. Лежи на печи, ешь калачи, всего и забот!
Лешик слушал и удивлялся, почему дед Диадох не любит этот дом.
– Ясно! – рассуждал Кузька, грызя леденец – Пироги дед не ест, щи да кашу не жалует, блинами не кормится, даже ватрушки ему не по вкусу. Чего ему этот дом любить?
– Нет, – задумался Лешик. – Он не для себя не любит. Он и для тех не любит, кому и пироги по вкусу и таврушки…
– Что? Что по вкусу? – Кузька так и покатился со смеху.
– Ты давеча нахваливал. Врушки, что ли, называются?
– Ой, батюшки-уморушки! Ва-труш-ки!
– Я и говорю, – продолжал Лешик. – Дед не любит, когда тут живёт кто-нибудь, кроме хозяйки. Плохие предания об этом доме.
– Предания и у нас рассказывают. Всякие: и весёлые, и страшные.
– Про этот дом предания невесёлые. Но Яга тут никого не ест, даже не пробует, – сказал Лешик. – Зимуй себе на здоровье, не бойся Дятел тебя посторожит. А в тот дом, я уж тебе говорил, не ходи!
– Вот ещё! – засмеялся Кузька. – Это Белебеня куда зовут, туда и бежит.
Тут на крыльцо пряничного дома выскочила Баба Яга:
– Куда, чадушки драгоценные? Не ходите в лес, волки скушают!
– Мы гуляем, бабушка!
– Ах, гули-гулюшечки мои. Гуляют гуленчики-разгулянчики!
Баба Яга прыгнула с крыльца, цап Кузьку за руку, Лешика за лапу:
– Ладушки! Ладушки! Где были? У бабушки! Хороводик будем водить! Каравай, каравай, кого хочешь выбирай!
– Что ты, бабушка Яга! – смеётся Кузька. – Это для маленьких игра, а мы уже большие. Баба Яга позвала домовёнка завтракать, подождала, когда он скроется в доме, и потихоньку сказала Лешику:
– Кланяйся от меня много-много раз дедуленьке Диадоху, если он ещё не почивает. И вот ещё что. Только Кузеньке об этом пока ни гугу. Принеси-ка ты сюда его забавочку-потешечку – сундучок. То-то он обрадуется!
Потолковали – и в дом. А в доме люлька порхала под потолком, как ласточка.
Из люльки высовывался Кузька, в одной руке пирог, в другой – ватрушка.
– Смотри, бабушка Яга, как я высоко! Да не бойся, не упаду!
Затащил к себе Лешика, и пошла потеха: вверх-вниз, в ушах свистит, в глазах мелькает. А Баба Яга стоит внизу и боится:
– Чадушки драгоценные! Красавчики писаные! А как упадёте, убьётесь, ручки-ножки поломаете?
– Что ты, бабушка Яга! – успокаивал её Кузька. – Младенцы не выпадают.
Неужто мы упадём? Шла бы по хозяйству. Или делать тебе нечего? Та изба небось по сю пору не метена.
Качались-качались, пока Лешик не уснул в люльке. Проснулся он оттого, что в мордочку ему сунулся мокрый серый комок. Лешик отпихнул его – опять липнет.
– Опять он тут! – ахнул Кузька. – Я ж его выбросил!