Кузнец из преисподней
Шрифт:
А вскоре Рыжулька, самая чуткая из булей, разрыла в самом конце коридора нору. Нора вела почти вертикально вверх и спустя пару метров врезалась в заброшенную канализационную трубу. В трубе чингисы нашли еще несколько скелетов, у всех были разбиты черепа. Рыжульку пустили по следу загадочного убийцы, но бронированная псина с вытянутым, как у муравьеда, рылом, упорно возвращалась вниз, к затопленным рельсам.
– Убийца или убийцы, приходили откуда-то снизу, из глубин царской подземки, или обитали еще глубже…
Коваль не хотел рассуждать об этом вслух, но, переглянувшись с Кристианом, понял: отшельник думает так
– Ваше высокопресво! – запыхавшись, хлюпая в грязи, подбежал здоровенный «клинок». – Господин капитан велел передать – ребята колодец сыскали. Чудной какой-то, псы воют, боятся! Господин капитан спрашивает – можно ли гранату кинуть? Вдруг там гады и прячутся?
– Я вам кину! – посулил Коваль. – Передай капитану, чтобы и близко не совались!
То, что «клинок» назвал колодцем, скорее походило на широкий наклонный шурф с неровными стенками. И вовсе не круглый в сечении. Под развороченным бетонным основанием тоннеля зияла неширокая дыра, метра полтора в диаметре. Вниз, прямо в смрадную темноту, кинули две осветительные шашки. Отплевываясь огнем, они запрыгали по неровным камням вниз, затем зашипели и погасли в черной воде. Лысые псы ходили кругами, повизгивали пугливо, точно раскопали лежбище медведя.
– Сивый Бык нырнул туда, – уверенно предсказал Цырен. На всякий случай он засучил рукава рясы, подтянул пояс и принялся разминать суставы.
– Откачиваем воду, – распорядился Коваль, – сколько возможно. Нам надо подобраться к жерлу.
Спустя два часа непрерывной работы они увидели неровные края колодца. Наклонный шурф разрыл и утрамбовал кто-то совсем недавно. Вряд ли строители царской подземки накатали сверху подушку и слой бетона, не обратив внимания на шахту, ведущую вниз под углом почти в сорок градусов. Очевидно, что в те далекие времена колодца еще не было. Метрами десятью ниже уровня рельсов снова показалась кладка, но совсем иного типа. Эти кирпичи были крупнее и длиннее тех, что производились на казенных заводах. И в щелях белела совсем другая замазка. Вода постоянно стекала из щелей в жерло колодца, мешая заглянуть на дно. Только когда подключили сразу два ручных насоса, удалось разглядеть внизу затопленную горизонтальную шахту.
Это сооружение явно не имело никакого отношения к царской подземке.
– Здесь оно… – Хранитель памяти легко улегся на край, втянул ноздрями сырой воздух.
– Что нам делать? – тихо осведомился Артур. – Как его оттуда выманить?
– Ничо делать не надо, – усмехнулся за спиной президента Черный Дед. – Как бы оно нас не заманило…
Тускло мерцавший глаз на конце его посоха вспыхнул багровым огнем. Гвардейцы зашептали молитвы.
Из глубины колодца с невнятным журчанием поднималось жидкое зеркало.
6
СМУТА
– Ну-ка, убери псов. Ни одна зараза нас учуять не должна! – Человек с закрытым лицом говорил шепотом, но так властно, будто привык хозяйничать.
Благородный папа Степан Наливка еле сдержался, чтобы не осадить наглого незнакомца плеткой. Но сдержался, однако, не стал бучу затевать. Хватало на уральской земле бучи и без того.
С того момента, как погибла жена управителя железных дорог, по нему самому словно колоду железную прокатили. За ночь поседела наполовину голова его, замолчал надолго, и морщины на
Степан вроде и не пил, но после того, как жена его родила бесов страшных, смотрел на мир глазами пьяными. Поскакал со слугами к военным, по пути их обстреляли. В районе Уралмаша творилось что-то непотребное. Дрались, шли стенка на стенку, из окон домов посуду и горящие подушки кидали, мародерствовали вовсю, да не городские, а хрен поймешь кто. Пришлось с револьвером в руках дорогу прокладывать, пока добрался до комендатуры. Дикие попы на телегах разбрасывали листовки и кричали в рупор, что приходит конец власти басурман и что нынче все станет общее, как при прежних коммунах…
Наливка с трудом нашел капитана, помощника коменданта, тот готовился бежать вместе с семьей на двух паровых грузовиках. Капитан вытащил револьвер, к себе близко не подпускал, выкрикивал страшное:
– Не подходи! Не подходи, нечистая, башку снесу!
– Вы меня не узнаете? Это же я, Наливка!
– А черт вас теперича разберет, никому веры нет, – окрысился помощник коменданта, сдирая с себя погоны. – Может, ты вовсе не человек, нынче не проверишь, тут такое творится… Не подходи, кому говорят! – И вскочил на подножку паровика.
Смута. Слово острое, ржавое, кислое, как взмах казацкой шашки. Еще вчера было тихо, а нынче неведомые заговорщики разом головы подняли. Чиновников питерских режут, дома грабят, жандармов душат, кто-то солдат споил, дружинников псами травят. У хлебных и винных складов бой идет, из леса дикари желтой оравой хлынули, город громят. Да еще и нечисть эта, все один к одному…
– Что же делать, капитан? – вослед пыхтящему паровику прокричал Наливка.
Капитан только показал пальцами – мол, беги. Только вот куда бежать-то, если тут семья большая и хозяйство свое рядом, в деревне, мастерские, работники. Куда побежишь? В городе и правда бунт поднялся нешуточный, кто в бега ударился, кто крушил склады да амбары. Горели заводы – тракторный, мебельный, паровых машин, оружейный, горела электростанция, горели вагоны на путях. Носились толпы полудикие, но никто не мог растолковать, как это получилось, что за один день люди человечьи лица скинули и обратились вдруг в сущих зверей. Бешеные бабки, распустив волосы, визжали, что конец миру настает, и все из-за проклятого Кузнеца. Бились лбами кликуши, старцы во власяницах, истерзав себя плетками, сурово предрекали гибель проклятому государству. Но слышались и призывы разумные, хоть и злые. Ставить над городом и губернией свою Думу, налогов не платить больше, волхвов призвать, а питерских указчиков – гнать метлой поганой!
Озерники вдруг показались. Эти прятались надежно, их велено было на месте стрелять, и за голову каждого Тайный трибунал золотом платил. Многих перебили, да видать не всех. К вечеру зазмеились темные лики, засияли три посоха багровых. А там, где Озерники, там дело известное – жди худых превращений да детишек береги!
Какое-то время Степан боялся, что затопчут, такая толпа плотная навстречу перла. Глаза у всех обезумевшие, шапки набекрень, пьяные. Перли так, что своих же, кто похилее, роняли и затаптывали насмерть.