Кузница души
Шрифт:
— Я принес поесть, Рейст, — сказал Карамон.
Рейстлин оглянулся на брата и снова склонился над Розамун.
— Она не будет есть.
— Я… э… принес это для тебя, Рейст. Тебе надо что–то есть. Ты заболеешь, если не будешь есть, — добавил он, видя, что его брат начинает мотать головой. — А если ты заболеешь, что я буду делать? Из меня не очень–то хорошая нянька, Рейст.
Рейстлин улыбнулся:
— Ты недооцениваешь себя, брат мой. Я помню, как я болел. Ты показывал мне тени на стене… кроликов… — его голос прервался.
К горлу Карамона подступил ком, слезы снова начали душить его. Он быстро смахнул их и протянул тарелку вперед.
— Ну давай, Рейст. Поешь. Хоть немного. Тут Отикова картошка.
— Его панацея от всех несчастий мира, — Рейстлин искривил рот, пытаясь улыбнуться. — Хорошо.
Он положил гребень на маленький ночной столик. Приняв тарелку из рук Карамона, он съел немного картофеля и откусил пару кусочков мяса. Карамон беспокойно наблюдал за ним. Его лицо разочарованно вытянулось, когда Рейстлин отдал ему обратно тарелку, все еще полную больше чем наполовину.
— И это все? Ты больше не хочешь? Ты уверен? Может, еще чего–нибудь принести? У нас полно всякой всячины.
Рейстлин помотал головой.
Розамун что–то жалобно пробормотала. Рейстлин метнулся к ней, склонился над ней, говоря что–то успокаивающее, устраивая ее лежать поудобнее. Он смочил ее губы водой и принялся растирать тонкие руки.
— Ей… ей лучше? — беспомощно спросил Карамон.
Он мог видеть, что нет. Но он надеялся, что ошибается. Кроме того, он чувствовал, что должен сказать что–то, должен услышать собственный голос. Он чувствовал себя неуютно в этой странной темной комнате, и удивлялся, как его брат выносит это.
— Нет, — сказал Рейстлин. — Скорее, ей становится хуже. — Он помолчал минуту, и когда заговорил снова, его голос был приглушен и полон суеверного ужаса. — Это как будто она убегает вдоль по дороге, бежит прочь от меня. Я следую за ней, прошу ее остановиться, но она меня не слышит. Она не обращает на меня никакого внимания. И продолжает бежать все быстрее, Карамон…
Рейстлин замолчал и отвернулся, сделав вид, что поправляет одеяло.
— Отнеси тарелку на кухню, — резко приказал он. — А то она мышей привлечет.
— Я… я отнесу, — промямлил Карамон и поспешил выйти.
Оказавшись на кухне, он бросил тарелку туда, где, как он предполагал, находился стол; он не очень хорошо видел из–за слез, застилающих его глаза. Кто–то стучал в дверь, но он игнорировал стук, пока тот не прекратился. Карамон облокотился на буфет, глубоко дыша, часто моргая, пытаясь сдержать новый приступ рыданий.
Придя в себя, он вернулся в спальню. У него были новости, которые могли, как он надеялся, немного утешить его брата–близнеца.
Он застал Рейстлина все так же сидящим у кровати. Розамун лежала в той же позе, с глубоко запавшими открытыми глазами. Ее руки покоились на стеганом одеяле. Косточки на запястьях казались неестественно большими — плоть как будто таяла вместе с душой. Казалось, она заметно побледнела и усохла за те считанные минуты, пока Карамона не было. Он поспешно перевел взгляд с нее на своего брата и постарался задержать его там.
— Отик приходил, — сообщил Карамон, хотя в этом не было необходимости — его брат легко мог об этом догадаться по появлению картофеля. — Он сказал, что вдова Джудит уехала из Утехи этим утром.
— Уехала, неужели, — сказал Рейстлин, и это прозвучало не вопросом, но утверждением. Он поднял голову. В его покрасневших от усталости глазах зажглись искорки пламени. — И куда же она направилась?
— Обратно в Гавань. — Карамон выдавил из себя ухмылку. — Она обещала доложить о нас Бельзору. И не переставала кричать, что он придет сюда и заставит нас пожалеть о том, что мы появились на свет.
Неудачная фраза. Рейстлин вздрогнул и посмотрел на их мать. Карамон сделал два неверных шага, положил руку на плечо брата и сильно сжал его.
— Ты не можешь так думать, Рейст! — принялся он убеждать его. — Ты не должен думать, что это твоя вина!
— А разве не моя? — горько ответил Рейстлин. — Если бы не я, Джудит оставила бы нашу мать в покое. Она пришла сюда только из–за меня, Карамон. Она за мной охотилась. Однажды мама попросила меня бросить мою магию. Тогда я удивился, почему она на этом настаивала. Это Джудит подговорила ее. Если бы я только знал…
— Что бы ты сделал, Рейстлин? — перебил его Карамон. Он уселся возле стула, на котором сидел брат, и пристально посмотрел на него. — Что бы ты сделал? Ушел бы из школы? Оставил бы занятия магией? Ты бы и вправду сделал это?
Рейстлин помолчал немного, бессознательно перебирая пальцами складки его поношенной рубашки.
— Нет, — наконец вымолвил он. — Но я бы поговорил с мамой. Я бы объяснил ей все.
Он снова посмотрел на мать. Взял ее тонкую руку в свою. Сжал ее, с силой, ожидая хоть какой–то реакции, хотя бы гримасы боли.
Он мог бы раздавить эту руку своей рукой, сломать как пустую яичную скорлупу, но Розамун даже не моргнула бы. Со вздохом он посмотрел в глаза Карамону.
— Это не имело бы значения, правда, брат? — мягко спросил Рейстлин.
— Ни малейшего, — сказал Карамон. — Никакого значения.
Рейстлин отпустил руку матери. Красные следы его пальцев отчетливо выделялись на ее бледной коже. Он взял за руку брата, и крепко сжал ее. Так они и сидели в тишине, находя утешение друг у друга, пока Рейстлин не посмотрел озадаченно на Карамона.
— Ты мудр, Карамон. Ты знал это?
Карамон расхохотался, его смех прозвучал как гром в маленькой темной комнатке и напугал его самого. Он зажал рот рукой и покраснел.
— Нет, что ты, Рейст, — сдавленно прошептал он. — Ты же меня знаешь. Тупой, как овражный гном, так все говорят. Все мозги у тебя. Но так и должно быть. Тебе они требуются. Мне — нет. По крайней мере, пока мы вместе.