Кузница в Лесу
Шрифт:
Внезапно Керморван остановился так резко, что Элоф налетел на него. Из рядов встречающих выступила высокая фигура. Человек снял шапочку, которую он носил, и низко поклонился. Элоф, во все глаза смотревший на него, увидел удлиненное, но вполне человеческое лицо, изрезанное морщинами, на котором лежала печать усталости, странно контрастировавшая с безмятежно-спокойным выражением. Он был стройным и необычно высоким для человека, однако не похожим на детей Тапиау: его конечности имели вполне нормальную длину. Какое-то мгновение незнакомец смотрел на них, а потом заговорил ясным и доброжелательным голосом:
— Коремин, арлатайн! Эр ксрос дивъес лисайау'ан Айтен! Коремин!
Язык был сотранским и менее архаичным, чем тот, на котором говорила лесная женщина. Элоф с трудом сглотнул и прошептал на ухо Керморвану:
— Он приветствует нас, как лордов! И называет себя…
— Я
Стараясь говорить четко и раздельно, он произнес ответное приветствие и одного за другим назвал каждого из членов отряда, перечислив столько достоинств, сколько было возможно на старинном наречии. Каждому из них глашатай кланялся в свою очередь, но когда Керморван назвал Иле «великой леди дьюргаров», по рядам наблюдателей пробежал взволнованный ропот; многие из них опустились на одно колено или отвесили почтительные поклоны. Глаза Иле расширились от удивления, и она поспешно поклонилась в ответ; Элоф видел, какое сильное впечатление эта учтивость произвела на нее, не удостаивавшейся подобных почестей среди обычных людей.
Следующим Керморван обратился к Элофу, назвав его кузнецом великого знания и мастерства, несмотря на молодость, и доблестным бойцом в час нужды. Это тоже было воспринято наблюдателями с уважением и одобрением.
— Что касается меня, то я вел этот отряд из далеких Западных Земель, — заключил Керморван. — Самого же меня зовут Керин, лорд Керморван.
В то же мгновение женщина лесного народа метнулась вперед, опустилась на одно колено перед глашатаем и вытянула на длинных руках стальной нагрудник, засиявший в свете факелов.
Наблюдатели, стоявшие в тени, издали дружный вздох, пробежавший между ними как порыв ветра по пламени факелов. Даже глашатай молча смотрел на Керморвана, словно лишившись дара речи. Потом они хлынули ближе, высоко подняв факелы, и некоторые члены отряда потянулись к оружию, хотя и не могли надеяться на успех в схватке с такой толпой.
Но тесные ряды неожиданно расступились, и вперед вышел мужчина, более высокий, чем большинство других. Все сразу замолчали и подались назад. Он взял у кого-то факел и подошел к путникам, возвышаясь над ними, как молодое дерево. В желтоватом свете его распахнутый плащ и капюшон казались темно-зелеными, а куртка была богато отделана золотом.
— Керин! — воскликнул он. — Керин, неужели это и вправду ты! Неужели я снова вижу тебя после стольких лет, когда уже давно утратил надежду встретиться с тобой?
Его звучный голос дрогнул, когда он всмотрелся в их растерянные лица; лицо самого Керморвана было жестким, как гранит.
— Керин! Что с тобой случилось? Ты затаил какую-то обиду против меня? Или, может быть, ты болен, раз не отвечаешь на приветствие? Это же я, твой родной брат!
Элоф посмотрел на выражение лиц наблюдателей, которые мог различить в полутьме, выискивая признаки веселья или жалости при виде этого несомненного безумия. Но он не смог различить ничего, кроме глубокого интереса, в котором примешивалось дружеское участие. Серые глаза Керморвана широко раскрылись, несмотря на яркий свет факела, а в его голосе прозвучала скорбная горечь, ранее не знакомая Элофу:
— Я могу дать тебе только один ответ. Мой отец давно мертв, а моя мать умерла родами, когда родился я, ее первый и единственный сын. У меня никогда не было брата.
— Но как это может быть? — воскликнул незнакомец. — Или ты поражен некими чарами слепоты? О, какое это жестокое зло, жестокое и холодное, как самое сердце Льда! Разве я не знаю твой голос и твое лицо так же хорошо, как собственные? Посмотри на меня и скажи, если я лгу!
Он высоко поднял факел. Элоф сначала увидел бронзовые волосы, пронизанные седыми прядями, и следы слез на впалых щеках. Керморван вгляделся в это удлиненное лицо; постепенно его собственное суровое выражение начало меняться, а губы раскрылись и задрожали. Иле тихо, почти жалобно вскрикнула, а у Элофа кровь застыла в жилах. Если вытянуть лицо Керморвана или укоротить другое, они были зеркальными копиями. Они как будто передразнивали друг друга, но оба были гордыми и благородными и, без сомнения, принадлежали родственникам.
Тем не менее Керморван покачал головой.
— Сир, я ни разу в жизни не видел вас.
— Нет! Как это может быть? Ты тот Керин, которого я помню… но это невозможно! Как будто время остановилось! Как будто ты… он не стал старше, а я, который был младшим братом… но как? Как?
Его голос пресекся от ужаса и замешательства, и факел сильно задрожал в поднятой руке. Морщины углубились на его лице, искаженном, словно от невыносимой муки. Керморван, не раздумывая, протянул руку и утешающе взял его за плечо. Этот простой жест поразил обоих, и они снова обменялись взглядами, как бы безмолвно подтверждая свое родство.
— Ты… он остался, — пробормотал незнакомец, и Элофу показалось, что напряжение среди собравшихся немного возросло, словно натягиваемая струна музыкального инструмента. — Остался, когда наша последняя защита была разрушена, и Лед наконец подступил к самым стенам, а вдоль всего побережья скалы и валуны трескались и разлетались на части, как орехи. То было поистине страшное зрелище! Раньше мы думали, что столь огромная тяжесть может двигаться лишь очень медленно, день за днем прокладывая себе путь. Но нам пришлось изменить свое мнение в день последнего штурма, после той ясной и холодной ночи, безветренной и безоблачной. Воды залива были неподвижными, как зеркало под луной, и до самого дальнего горизонта отражали грозные белые скалы, нависавшие над некогда прекрасными полями и рощами. Однако даже когда целые ледяные утесы с ревом обрушивались в воду и становились громадными плавучими горами, все быстро успокаивалось. Прекрасным казалось мне это зрелище, прекрасным знамением мира и покоя… — Он резко передернул плечами. — Потом… потом как будто луна дохнула над водами. Все огромное внутреннее море вдруг затуманилось, и у меня на глазах стало серебряным, а потом белым — за несколько ударов сердца! Тогда я понял, что неотвратимый рок стоит у наших ворот. Наши корабли были раздавлены в своих гаванях, наши острова погибли. Ото Льда хлынули всевозможные ужасы: тролли, драконы, другие свирепые твари, жуткие люди и полулюди взяли нас в осаду. Их мы еще могли одолеть, но за ними наступали сами ледяные хребты. Они больше не ползли, а скользили по застывшему морю быстрее бегущего человека. Завывания ветра были их предвестниками, а знаменами — громадные волны щебня и камней, которые они гнали перед собой. Лед хоронил собственные создания, ничуть не заботясь о них. Он обрушился на наши прибрежные стены, и прочные камни растрескались, как пустая скорлупа… Тогда мой брат велел уйти всем своим сторонникам, которые еще оставались с ним, — своим преданным лордам и советникам, солдатам и обычным людям со своими семьями. А когда мы отказались, он принудил нас силой данной ему власти. Некоторые отправились на восток со скорбными вестями для моего собственного царства, но большинство, и я среди них, двинулись на запад. Раньше он уже послал туда своего юного сына под опекой нашей сестры Эши и великого лорда Вайды. Его сын должен был вырасти и основать новое царство на западе, далеко за досягаемостью наступающего Льда, и там воссоединиться с нашими старинными родичами. Он отослал вместе с сыном скипетр верховной власти, но тому должна была понадобиться более осязаемая сила, чтобы утвердить свое владычество.
Незнакомец остановился, чтобы перевести дух, и посмотрел на них горящими глазами.
— Мы должны были найти путь на восток и, если попадем туда, верой и правдой служить держателю скипетра и законному наследнику. Но мой брат остался, ибо сказал, что его судьба неразрывно связана с городом. Он взял корону, двоих пожилых воинов из своей стражи и удалился от нас. Что мы могли дать ему, кроме последнего изъявления покорности? Мы взяли с собой, что могли унести, устроили внезапную вылазку у южных ворот, рассеяли осаждавших и вырвались на свободу. Но потом, поднявшись в холмы, мы обернулись, посмотрели назад и увидели, как белые утесы громоздятся у наших стен и скрывают их из виду, как ребро ладони стирает надпись на грифельной доске. Высокие башни, мосты и бастионы, ряды крыш — все это дрогнуло под напором наступающих ледяных торосов и обрушилось или было погребено под ними. А потом наступила тишина. Многие из нас тогда бросились на собственное оружие или прыгнули вниз с обрыва, дабы не хранить воспоминания об этом зрелище до конца своих дней. Ибо тогда нам показалось, что все благосклонные Силы отвернулись от нас и близится конец света.
Элоф, потрясенно внимавший этой речи, услышал тихий вздох наблюдателей, словно эхо из темных глубин пережитых страданий. В нем проснулись воспоминания, которые он ненавидел, о разрушении маленького городка Эшенби, где он вырос, и о жгучем стыде за то, что когда-то он сам страстно желал этого.
Керморван, стоявший рядом с ним, наконец обрел дар речи.
— М-мой лорд… кто вы?
Серо-голубые глаза, так похожие на его собственные, блеснули в ответ, а голос зазвенел, как звук боевого рога: