Кузницы Марса. Трилогия
Шрифт:
– Нет! – закричал Авреем, когда захлопнулись стальные двери, запечатав их в освещённом красными лампами полумраке.
Он заплакал, когда почувствовал, как взревел двигатель и тяжёлый транспорт тронулся с места. Он пнул двери, и чуть не сломал кость, продолжая снова и снова бить по металлу.
– От этого тебе не станет лучше, – раздался за спиной голос.
Авреем раздражённо развернулся и увидел человека, который угрожал Исмаилу ножом. У него отобрали оружие, а руки связали впереди пластековыми наручниками. Как и огрин он казался противоестественно спокойным, и Авреем возненавидел его за это.
– Куда они нас везут? – спросил он.
– А ты как думаешь? На посадочные
– Ты довольно спокойно об этом говоришь.
Человек пожал плечами:
– Я считаю, что такова моя судьба – попадать в дерьмо с небес. Думаю, что у Императора совершенно извращённое чувство юмора, когда дело доходит до моей жизни. Он проводит меня через худшее, что может случиться с человеком, но поддерживает меня. И для чего? Чтобы я пошёл и хлебнул ещё больше дерьма? Проклятье, я хочу, чтобы Он завязал со мной.
Авреем услышал глубину страданий человека и эхо чего-то столь ужасного, о чём он не желал думать. Это звучало, как правда.
– То, о чём ты рассказывал полковым командующим, и в самом деле произошло? – спросил он.
Человек кивнул.
– И всё о Гидре Кордатус? Это всё, правда?
– Да, я говорил правду. И ничего хорошего из этого для меня не вышло, – ответил человек, протянув руку в наручниках Авреему. – Гвардеец Юлий Хоук. Добро пожаловать в дерьмо.
Микроконтент 02
Пара запутанных четырёхмерных карт южных пределов сегментума Пацификус висела в воздухе над гололитическим проектором. Жилые помещения “Ренарда” не обладали такими технологиями, поэтому магос-картограф Виталий Тихон забрал его из своей обсерватории на Кватрии. Призрачные звёздные системы кружились в танце, который выглядел случайным, но на самом деле был тщательно выверен и классифицирован, словно совершеннейший бинарный язык.
Многочисленные глаза Тихона видели божественную красоту в астрономической географии, но среди мерцающего изображения южных звёзд на краю известного космоса подобно чувствительному ожогу от лазера пылала болезненная злобная рана.
Шрам Ореола – погруженный во мрак регион враждебного космоса, который проглатывал корабли и сопротивлялся всем попыткам проникнуть сквозь его тёмную вакуумную пустоту. Никто не знал, что лежало в пределах Шрама и последний флот, который осмелился войти в его глубины в поисках знания, исчез из галактики тысячи лет назад. Избранный Машиной Телок привёл обречённый флот в Шрам Ореола, в поисках ответа на то, что он называл величайшей тайной вселенной. Ни один из его кораблей не вернулся.
До сих пор.
Ноосферные теги мерцали и гасли подобно искрам, пока многочисленные глаза Тихона просматривали по сто звёздных систем в секунду. Он искал ответ на загадку, которая заставила его принять приглашение архимагоса Котова участвовать в экспедиции.
Он знал каждый блик и каждую туманность на первой карте, потому что сам составил её немногим больше пятисот лет назад.
Ах, но вторая карта…
Стороннему наблюдателю, даже талантливому звёздному картографу могло бы показаться, что между ними нет никаких различий. И всё же для Тихона вторая карта с таким же успехом могла изображать мутировавшие волчьи звёзды, злобно уставившиеся в измученный космос вокруг Мальстрёма. Структура второй карты представляла собой скопление тысяч и тысяч скомпилированных астрономических измерений со всех сегментумов, топорная в сравнение с точностью его работы, но достаточно подробная, чтобы вызывать беспокойство.
Щёлкая
Он машинально выдохнул, удивляясь пережитку, словно обладал органическими лёгкими.
– Ты же знаешь, что уставившись на эти карты, не увидишь ничего нового, ведь так? – спросила Линья, не поднимая взгляда от книги. Его дочь сидела за потёртым деревянным столом. Капитан Сюркуф достал его для неё из затхлой камеры хранения во влажных клуатрах, которые примыкали к машинному отделению. Старое дерево пахло некачественным маслом, дешёвой смазкой и смесью хлорина с очистителем и диоксидом углерода из фильтров воздуха. Не самый приятный из ароматов и в то время как Виталий мог фильтровать его, у Линии не было такой возможности. Но, похоже, она не возражала и более того наслаждалась счастливым случаем для разнообразия поработать за столом из органического материала, а не пультом управления из холодной стали.
– Я знаю, дорогая девочка, но это моя работа, – ответил Виталий, используя человеческий голос. Хотя его голосовые связки давно атрофировались, Линья настояла, чтобы он заменил их искусственно выращенными. Конечно, она понимала и могла общаться на бинарном коде, а также на более сложных религиозных литургиях техно-языка, но решила высказываться на несовершенном и неточном наречии непросвещённых.
– И она останется твоей работой и завтра, а затем и послезавтра, – сказала Линья, наконец, оторвав взгляд от книг. В отличие от своего отца она оставалась всё ещё – внешне – в основном органической. Она носила красные цвета Духовенства – по праву члена Культа Механикус – но на этом сходство с большинством жрецов Марса заканчивалось. По её плечам рассыпались длинные тёмные волосы, кожа тонкокостного лица была гладкой. Чертами она напоминала отца, что и следовало ожидать, несмотря на аномалию в репродуктивном процессе, результатом которой стало спонтанное изменение пола, выбранного им для преемника.
За эти годы модернизировали немалую часть внутренней биологической структуры Линьи, но она упрямо цеплялась за первоначальную человеческую фигуру и архаичные пути предков. Книга, в которой она писала, была изготовлена из прессованного растительного сырья, а инструмент, которым она записывала свои мысли и экспериментальные наблюдения, был обычной пластековой трубочкой, наполненной жидким красителем.
Отказ Линьи следовать конвенции служил источником раздражения для коллег-жрецов и источником большого удовольствия для Виталия.
– Не сомневаюсь, что так и будет, – ответил он, – но если вспоминать научные открытия, в них всегда присутствует некоторая степень беллетристики. Мы запоминаем “Эврика!” и забываем десятилетия исследований, неудачных стартов и опровергнутых гипотез на пути к просвещению. Забываем сколько жрецов потерпели неудачу в своих начинаниях, а помним того, кто наткнулся на правду, учась на их ошибках.
– Ты снова говоришь о магосе Моджаро, не так ли?
– Человек может умереть, но память о нём сохранится надолго, если он внесёт свой вклад в великое дело. Время вбирает в себя поток, поглощённый забытыми деяниями. Величайшие моменты являются всего лишь кульминацией одной тщательно проработанной мысли, – процитировал древнюю мудрость Виталий, словно это были его слова. – Как все люди должны благодарить безымянных прародителей прошлого, так и мы обязаны продолжать выживать в настоящем, дабы пришедшие после нас продолжили великое дело.