Квадратное солнце
Шрифт:
Не успел еще замолкнуть звон меди, как открылись двери позади магистра, расположенные по бокам от распятья, и из них вышли слуги в монашеских рясах, с надвинутыми на глаза капюшонами. Их было не меньше пятнадцати: с собой они несли диковинные железные раковины (или тазы, как показалось некоторым братьям), а ещё чудные арбалеты и некоторое другое удивительное оружие. Слуги разложили боевые подарки на столе перед рыцарями и удалились; когда последний из них покинул зал собраний, Бертран де Бриль продолжил говорить:
– Всё, что перед вами лежит на столе, – образцы того, что сделали наши мастера оружейники под влиянием небесных откровений. Начнём со всем знакомого вам арбалета. – Магистр обошёл стол и взял один из арбалетов. – Обычный арбалет требует для перезарядки крюк, висящей на поясе, и значительных усилий: он неудобен в бою и проигрывает в скорострельности луку. Этот новый механизм лишён, по крайней мере, некоторых из этих недостатков.
Рыцари повскакивали со своих мест, и с интересом рассматривали части лат, примеряя их к различным частям своих тел.
– Как понимаете, здесь лишь образцы. По меркам снятым с каждого из вас, в прошлое ваше посещение замка, сделали доспехи. Их вы получите сегодня же, после окончания нашего собрания у брата оружейника: он будет ждать вас в арсенале. Пауль Хаузер, а для тебя орден приготовил особое приспособление, безотказно служившее нам в прошлом, и уверен, которое окажет нам помощь в поимке Пастуха. Шкура серебреного медведя.
Великий магистр зашёл за кресло и из стоящего там окованного железными полосами сундука вынул свёрнутую в рулон шкуру. Одним взмахом де Бриль расстелил шкуру поверх лежащих на столе новых инструментов воинского искусства. Раньше шкура принадлежала самцу рода бурых медведей довольно внушительных размеров. Волосы на шкуре покрывала седина, по какому-то капризу природы ярко блестевшая серебром, а не белеющая серым снегом как обычно. Ко всему прочему, на спине шкуры полоски седины перекрещивались и образовывали крест правильной формы. Этот артефакт, доставшийся ордену от одного оккультного общества предшественника первых религиозных орденов, обладал свойствами апостольской плащаницы. Завернув в неё колдуна или вампира, можно было обеспечить полную неподвижность пойманной в ловушку сатанинской твари. Слуги дьявола впадали в ступор: шкура серебряного медведя блокировала злые порывы чёрных душ, и охотники могли делать с пленниками всё, что требовало от них секретное предписание, написанное монастырскими умниками.
– Благодарю вас, Великий Магистр. С такими щедрыми дарами нам будет стыдно не поймать владыку упырей. – Хаузер встал и поклонился.
– Да, братья, будем уповать на волю бога, и не будем жалеть себя в войне с силами зла. А теперь каждый может высказать всё, что у него на уме, – облегчить душу перед своими братьями во Христе.
В ордене Меча и Креста практиковались массовые покаяния и исповеди. Почти каждое собрание оканчивалось общей исповедью. Рыцари каялись в своих настоящих, а больше в выдуманных грехах. Войны-монахи на удивление много грешили, но им за службу ордену прощалось многое: лишь бы раскаянье было искренним. Шокирующие подробности морального облика некоторых братьев ордена мы опускаем, скажем только, что после исповеди настало время обеда. Магистр закатил настоящий пир специально для бесогонов. Горы жареной дичи, море свежесваренного пива, выдержанного в дубовых бочках вина, свежеиспечённого хлеба. Овощи и зелень можно не считать. Перед опасным походом рыцари себе ни в чём не отказывали. После таких обильных возлияний, само собой, требовался отдых. «Гнев Бога» выступил из замка на второй день после пира.
Пака крестоносцы накачивались на сон, грядущий, вином, набирались перед походом сил и храбрости, в Грюн-Воротеле наступала ночь, а вместе с ней в городе водворился потусторонний ужас. Чума завелась в домах, словно червяк в яблоке, покрыла гнилостным налётом смердящих заразой трупов переулки, площади, закоулки. Густо насытила миазмами моровой язвы воздух. Похоронные команды, одетые в стеганную многослойную одежду, похожую на попоны для лошадей, дополнительно обмотанные тряпками, намоченными в уксусе, в уродливых масках, затрудняющих дыхание (но бесполезных в борьбе с бактериями) и защищающих глаза стекляшками, на вторую неделю эпидемии перестали справляться со своими обязанностями. Мертвецы разлагались в своих постелях, отравляя всё вокруг ядом болезни. Могильщики не успевали сжигать трупы. Церковь запретила предавать усопших прожорливому пламени огня, не желая возвращения времён язычества, но священников перестали слушаться. Чума переделала набожных христиан в нигилистов неврастеников, ищущих спасения в любом обмане, выдаваемым алчными шарлатанами-знахарями за единственно верное средство против болезни – панацею. Распятие уступило место колдовству и тогда в Грюн-Воротель пришло другое зло, не менее опасное, но настолько жуткое, что надежды на спасение улетучились в дыру смертельного ужаса, обуявшего души всех несчастных горожан. Тела умерших перестали убирать с улиц. Могильщики, попы, врачи и мародёры, исчезли, став первыми жертвами незваных ночных гостей. Рынки и продуктовые лавки закрылись. Кончался провиант: люди, как крысы, алчно подъедали запасы сухой снеди из кладовых. Оставшиеся в живых жители прятались за плотно закрытыми крепкими дверями и окнами, предпочитая не выходить лишний раз днём из дома, что уж говорить о тёмном времени суток.
Под солнечными лучами город казался бледным покойником, прикрытым саваном зыбких туманов, наползающих на дома из примитивных канализационных нор и ходов. С приходом тьмы улицы оживали, наполнялись зловещими звуками сатанинской переклички. Кто-то кряхтел у самых окон, скрёб их рамы, стучался в двери. То тут, то там, откуда-то сверху, может быть, с крыши раздавалось издевательское хихиканье, за которым было слышно, как постукивает черепица под чьими-то осторожными шагами.
Катрин осталась совсем одна. Ещё не старая, всего двадцати пяти лет от роду, фигуристая, зеленоглазая, круглолицая брюнетка стала вдовой. Вместе со смертью мужем она растеряла весь свой былой задор, до неприличия похудела и постарела. Муж – торговец скобяным товаром, умер одним из первых, пав жертвой чумы. Только чудо и провидение помогло ей и двум её детям – мальчикам погодкам шести и семи лет, не заразиться. Три недели после похорон они жили вместе, выживали. Дверь забаррикадировали, на призывы соседей (почему-то раздающиеся только по ночам) не отвечали, из дома не выходили. Их одноэтажный белый дом, украшенный перекрещивающимися деревянными рейками, под красной черепичной крышей, стоял на краю городской площади, рядом с ратушей и главным городским храмом святого Власия. Пять комнат и кухня, где сейчас, рядом с холодной голландской печью, и сидела в одиночестве Катрин. Она ждала. Боялась, надеялась и ждала. Позавчера она, проснувшись рано утром, не обнаружила обычно спавших на соседней кровати детей. После смерти мужа она взяла мальчиков к себе в спальню, чтобы они всё время находились рядом, не страшились ночи, и чтобы ей было спокойнее. Спать ночью в чумном городе, в котором правит смерть, не слишком большое удовольствие, но человек привыкает ко всему, ему нужен отдых. Катрин заснула под утро, перед самым рассветом. Показалось что королевство снов она посетила от силы на минут десять, но и этого хватило, чтобы горе забрало её деток.
Жака и Анри мать нашла в их бывшей спальне. Мальчики лежали около открытого окна и казались спящими. Бледная, полупрозрачная кожа и такие спокойные лица. И что интересно – на их телах не было и следа тех ужасных бордовых пятен засосов и нарывов, которые прямо указывали на чуму. Сатанинские поцелую отсутствовали, зато были другие малозаметные метки. Оглушённая горем мать не обратила на них внимания. Казалось, что мальчики вот-вот и вздохнут, встанут и обнимут их любимую мамочку. Иллюзия длилась недолго – дети Катрин умерли, она осталась одна.
Катрин достало сил отвезти на тачке тела мальчиков на кладбище. Там она нашла единственного оставшегося в живых священника местной церкви, который спасался тем, что всё время прятался в церкви. Ей с трудом удалось убедить его (она отдала попу всё остававшееся у неё золото) провести обряд отпевания, но помочь похоронить детей, Катрин жадного труса священника убедить не сумела. Перепуганный на смерть святой отец быстро, как мог, прямо на улице, прочитал молитвы и убрался (сбежал) обратно в церковь. Пришлось Катрин искать участок, кирку, лопату и самой копать могилу. На две ямы её сил не хватило и, к тому же, она не смогла найти гробы, пришлось положить покойников вместе, замотанными в самодельные саваны (простыни), как каких-нибудь нехристей. Силы оставили её, когда испачканная с ног до головы в грязи Катрин сформировала могильный холмик. Закопать мертвецов глубоко она не сумела, но метр земли над ними обеспечить ей удалось. Присев прямо на землю, облокотившись на лопату, Катрин дала себе немного времени отдохнуть. Плакать она уже не могла. Пора возвращаться домой. До заката оставалось не так много времени – всего часа полтора.
Порог дома Катрин пересекла с последним красным лучом солнца, исчезнувшим за горизонтом. Как прошла эта первая ночь вдовы и несчастной матери в её памяти не отложилось. Она отключилась, впав в болезненное состояние забытья. Ей слышались голоса детей, они звали её, просили помощи, но Катрин не могла пошевелиться. Так прошла ночь, наступил день и она, очнувшись, прошла на кухню.
Катрин ждала. Алый цвет наступившего вскоре вечера сменила чернота безлунной ночи. Темнота испачкала стёкла окон, сделала мир беспросветным. Потянуло вонючим сквозняком. Ночь зашуршала, ночь застонала.