Квантонавты. Пятый факультет
Шрифт:
Коля прислушался.
– … А если снимет шляпу, станет понятнее, что он говорит?
– … Нет, драконов, конечно, не бывает. А над биоогнеметом надо подумать.
– … Нет, ты скажи мне, как, как может часть судить целое?
– … Вейль плюс Риччи – что будет? Риман! Понял!
– … На Колмогорова? Опять? Ну… идут на рекорд!
На Колю косились, но в целом его вид ажиотажа не вызывал. Из директорской приемной упругим шагом вышли Казимир Яковлевич и новоиспеченный Колин куратор и, решительно влившись в поток, двинулись по коридору,
– Казимир Яковлевич! – крикнул Коля им вслед. У него возникло четкое ощущение, что про него забыли.
– Не отставай! – бросил директор через плечо. – Ты нам пригодишься.
2
– Не люблю «трубу», – говорил Казимир Яковлевич по дороге. – Знаете, как это говорится: «Моешь чашку – мой чашку». А «труба» отвлекает, в итоге и разговор не разговор, и чашка не помыта. И не надо мне про Цезаря! – сказал он, слегка повысив тон, хотя и Коля, и Егор Семенович хранили вежливое молчание.
Стоял теплый день ранней осени, но в тепле его безошибочно угадывалось приближение холодов: невозможно спутать майский день с сентябрьским, даже если температура будет одинаковой, даже не зная календаря, даже с закрытыми глазами.
Они вышли из главного корпуса и теперь шагали мимо двухэтажных серокирпичных домов, где жили школьники и учителя, по направлению к факультету Колмогорова – одному из четырех факультетов Школы квантонавтов. Сначала за ними следовала небольшая группка из разновозрастных учеников, возбужденным свистящим шепотом передавая друг другу слухи о бузе, затем пропел звонок, и через несколько секунд они шли уже только втроем.
– Я думаю, вряд ли что-то серьезное, – заговорил Егор Семенович. – Иначе бы иззвонились все. Ну, как в сорок восьмом…
– Да, если бы как в сорок восьмом, мы бы с вами тут не шли прогулочным шагом, – согласился директор. – Давайте гадать, пока идем. Я думаю, что это восьмиклассники, и думаю, что что-то связанное с алгеброй. Представления? Гомотопии?
– Ох, не любите вы абстрактников! – усмехнулся Егор Семенович. – Я думаю, что это девятый класс, и полагаю, что проблема больше метафизическая. Может, что-нибудь из оснований логики. Аксиома исключенного третьего?
– Опять? – делано напуганным голосом спросил Казимир Яковлевич.
Они рассмеялись чему-то своему.
Егор Семенович неожиданно обернулся к Коле:
– Ну а у тебя какие предположения, Николай Иваныч?
– Э-э… – сказал Коля, едва не споткнувшись.
Егор Семенович быстро и точно придержал его за ранец.
– А какие еще варианты? – уточнил Коля.
– Это не закрытый вопрос, – ответил молодой без улыбки.
– Тогда у меня мало информации, – сказал Коля твердо и отметил, как быстро переглянулись его куратор с директором школы.
– Ладушки! Значит, так, – почему-то повеселевшим голосом начал Егор Семеныч, – факультет Колмогорова – это алгебра, геометрия, анализ, числа, структуры, логика, алгоритмы, модели, теории, лингвистика…
– И когда их любимая абстракция не налезает на реальность, поднимается бунт, – сказал директор, подняв палец. – Бессмысленный и беспощадный. Простой они народ, наши колмогоры, простодушный.
– Вече, бунт, майдан, болотка, – пропел молодой. – Буза, в общем.
– Более-менее понятно, – кивнул Коля. – А что было в сорок восьмом?
– Ну, это к Егору, – вздохнул Казимир Яковлевич.
Выяснилось, что в сорок восьмом Егор Семенович с ребятами занимались распределенными приближенными вычислениями в нечеткой логике, а черепановцы соорудили им под эти вычисления машину. Коля мужественно проглотил все это, даже не моргнув. Егор, однако, заметил его затруднения и сказал, что, в общем, самым главным во всем этом было то, что машина эта половину рабочего времени спала, то есть не делала ничего, просто потребляла ток, зато другую половину времени считала задачи очень эффективно, на порядок эффективнее других алгоритмов, возмещая, таким образом, время бездействия сторицей.
– Это было очень перспективно, – говорил Егор, увлекшись и размахивая руками.
Коля вежливо остановил его, спросив, из-за чего началась буза. Егор, потерев нос, сказал, что один колмогор, классом младше, обнаружил побочный эффект: машина, по его выкладкам или, как он сказал, «ощущениям», получила возможность страдать.
– Страдать? – переспросил Коля. – Машина?
– Да, – ответил Егор Семенович. – Когда она сталкивалась с трудностью, она испытывала что-то похожее на боль и, пытаясь избавиться от нее, решала задачи быстрее и эффективнее; решения, к слову, она строила как раз из тех данных, которые ей снились.
– Снились, – утвердительно повторил Коля. – Машине.
– Да, но проблема заключалась именно в страдании. Этот колмогоровец заявил, что никто не имеет права создавать сущности, способные страдать. Пусть даже они и сверхэффективны для каких-то задач. Или видят сны.
– Способный был парнишка, не отнять, – подвел итог Казимир Яковлевич. Он крутил головой, высматривая что-то или кого-то. – Жаль, не остался.
– А что с ним стало?
– Родители забрали, – ответил Егор Семенович. – Даже девятый класс не закончил. Девятый!
– Но бучу заварил на все деньги, – заметил директор. – Мы детей эвакуировали, спецназ вызывали некоторые деятели. Спецназ не пригодился, – добавил он, покосившись на Колю. – Машину и материалы он сам уничтожил.
– Или с собой забрал, – мрачно сказал Егор Семенович.
– Следствие сказало: уничтожил.
– А что особенного в девятом классе? – помедлив, спросил Коля.
Можно подумать, только девятиклассники способны бунтовать и строить машины, которые видят сны. Шестиклассники, по Колиному твердому убеждению, были ничем не хуже, а скорее даже лучше любого девятиклассника, причем во всем. Коля, к примеру, был шестиклассником.