Квантовая теория любви
Шрифт:
Атаман делает знак, казаки спрыгивают на землю и обступают нас, переглядываясь и пересмеиваясь.
Смотрю на Льва Борисовича. На лице у него кровоподтеки от копыта, рука беспомощно свисает… И я должен с ним драться? Да эти люди хуже зверей.
Шапочник поворачивается к атаману:
— Разве мне с ним справиться? Я ранен, у меня рука сломана. А он вон какой здоровый. Даете слово, что не тронете мою семью, если он меня убьет?
— Как это? Чтобы тебе не за что было драться? Еще чего. Нет уж, если проиграешь, мы вдоволь натешимся с твоими девками. Уж будь уверен. Сам ведь говорил, одна другой краше. Но я человек справедливый. Ты у нас в годах,
Андрюша передает клинок Льву Борисовичу. Атаман скалит зубы.
— Прости меня, — шепчет шапочник, принимая в правую руку оружие.
— Заранее прощаю тебя, если победишь, — тихонько отвечаю я.
— И я тоже, — бормочет он и внезапно замахивается.
Легко уворачиваюсь. Казаки недовольно гудят и плюют в нас. Нагибаюсь и поднимаю с земли пару увесистых камней. Лев Борисович, припадая на ногу, идет на меня, все лицо залито кровью. Со всей силы швыряю в него камень, тот летит в грудь — шапочник даже не пытается уклониться, так он слаб. Второй камень свистит у него рядом с ухом и чуть не попадает в молодого парня. Тот отшатывается и шипит на меня. Казаки ржут.
Лев Борисович беспорядочно размахивает шашкой и кончиком цепляет меня за ногу. Показывается кровь.
— Дай ему, Серега! — кричат казаки.
Шапочник поднимает шашку над головой, теряет равновесие и падает.
Кидаюсь на него, прижимаю его правую руку к земле и пытаюсь отнять шашку. Он не отдает. Луплю его камнем по пальцам, и они разжимаются. Его тело обмякает подо мной. Опять хватаюсь за камень и бью его по голове. В лицо мне брызжет кровь. Хватаю шашку и поднимаюсь на ноги.
Собрав все свои силы, он встает вслед за мной. Клинок входит ему в живот.
Он шлепается на землю лицом вниз, подставляя открытую шею.
Один хороший удар — и все будет кончено.
Замахиваюсь.
Нет, не могу.
Шашка выпадает у меня из рук.
— Я победил, — ору атаману. — Он не жилец.
— Прикончи его, — приказывает атаман.
Лев Борисович тонко вскрикивает у меня за спиной.
— Сзади, сзади! — кричат мне казаки.
Оборачиваюсь.
С поднятой шашкой в трясущейся руке шапочник стремительно надвигается на меня. Мне уже не увернуться, не успеваю.
Все, конец, мелькает у меня в голове.
Лев Борисович проскакивает мимо.
Его клинок рассекает атаману шею. Хлещет кровь.
Сразу несколько казаков кидаются на шапочника. Его буквально кромсают на куски. Кто-то стреляет из карабина. Седобородые бросаются к атаману.
В суматохе ныряю в заросли и бегу со всех ног. Странное дело, за мной никто не гонится.
Отбежав подальше, падаю в траву и жду, когда стемнеет.
Мой мешок остался за кустом ежевики, а в нем топор, фляжка, котелок и прочие пожитки. Хочешь не хочешь, придется вернуться.
Прокрадываюсь обратно к дороге.
Казаков след простыл. Валяются какие-то кучки тряпья.
Не сразу понимаю, что это разрубленное на куски тело Льва Борисовича.
Подхватываю свой мешок и исчезаю в лесу.
С того дня я шел только по ночам, обходя дороги и избегая людей. Минуло несколько дней, прежде чем я понял, что оставил в кустах свои документы.
Где я и что вокруг меня за местность, я не ведал. Ориентировался по звездам, старался идти на запад, позади остался Урал — вот и все, что мне было известно. Кто одерживает верх в войне, где стоят войска, я понятия не имел. Меня терзал голод, заяц или белка были редким лакомством в моем рационе, преобладали грибы, ягоды и похлебка из лебеды и крапивы.
Резко похолодало. Уже двадцать месяцев, как я покинул Сретенск, и обувка моя износилась. Кашель, которым меня наградила шахта, никак не проходил. Зарядили дожди. Ночи стали темные, хоть глаз выколи.
Вот в такую ночь я угодил в какое-то раскисшее глиняное болото, поскользнулся и ударился о камень.
Присмотрелся.
Это не камень. Это была человеческая голова.
И не одна. Целое поле.
Дождями размыло братскую могилу.
По сей день не знаю, кто это был, красные или белые.
Ближе к середине ноября я вышел к широченной реке.
Это была Волга.
26
Запись 71
Люблю тебя, душечка, От пяток до макушечки, Отсюда до Гиндукуша, От пляски инфузории До дракона траектории. От мелкого, малюсенького До набольшего в мире. От звезд в поднебесье До зернышек в инжире. Я люблю тебя Пока вечность длится, Пока прямизна не кривится, Пока есть чудо и вещий сон, Пока он — это она, она — это он. Пусть сплетаются наши души В единую, пока мир не занедужил, Пока из орудий по цели не бьют. Пока сердца, ликуя, поют, Пока не ни «сейчас», ни «когда-то», А наши мечты крылаты.24
Что, Довид, надоел тебе твой паровозик? Прости, не могу поиграть с тобой. Иди-ка ты лучше к маме. Вот и молодец. Может, ты, Фишель, тоже пойдешь? Заглянешь ко мне попозже. А я пока вздремну за компанию с Исааком. Ты только посмотри на него. Такой милый мальчик, просто ангелочек. Буду скучать по нему. По всем по вам буду скучать. Ой, прости, Фишель… только не плачь. Зря я так.
Послушай, сынок. Не хочу тебя обманывать. Вряд ли я уже поправлюсь. Все заботы о маме и братьях лягут на тебя. Ты ведь уже большой. Крепись, как бы трудно тебе ни пришлось. Я верю в тебя.
Вот посплю — и мне станет лучше. Не расстраивайся так, мой час еще не пришел. Я пока с вами. Иди ко мне. Что ты набычился? От меня плохо пахнет? Да нет, не должно. На вот носовой платок и утрись. Не бойся, он чистый.
Хочешь, чтобы я продолжил свой рассказ? Ну ясное дело, хочешь. Милый мой… опять замолчал. Ради тебя я готов на все… согласен даже опять отправиться в свой сибирский поход. Только наберись терпения… мне придется прерываться, переводить дыхание. Подай мне плевательницу… спасибо.