Квинт Лициний 2
Шрифт:
Мы зашли в "Чайку", и Ваня действительно озадачился:
– Зачем тебе эти наборы?
– выпучил он глаза.
– Их мореманам цеховики оптом заказывают. Тебе-то зачем?
– Денег предки мало дают, жмутся, - хмуро пояснил я, - а знаешь, сколько стоит вечером девушку выгулять на дискотеку во Дворце Молодежи? Ну, если не жаться, конечно? С соком манго там, бельгийскими конфетками и прочими прибамбасами? Много, причем от слова очень. Так что пора и мне вспомнить, что труд сделал из обезьяны человека.
– И что?!
– Во, посмотри рубашку, - я распахнул куртку.
– Нормуль?
Гагарин
– Ну, нормуль. Хорошая. И что?
– Я сам сшил.
Ваня закашлялся.
– Врешь!
– Ха! У меня в этой области, между прочим, талант зарыт. Люблю и умею. Хобби такое. Так что, Ваня, будем сотрудничать дальше и глубже.
Он с большим сомнением воззрился на меня:
– В смысле, буду тебе эти наборы лейблов, пуговиц и заклепок у мореманов покупать?
– Не только, Ваня, не только. Еще ты сбывать будешь.
– Да меня местные за самострок... Если я попытаюсь втиснуться со своим...
– Спокойствие, Ваня, только спокойствие. Не через галёру, а дешево, через комки. За хороший процент для тебя, конечно. Я бы и сам, но у меня паспорта пока нет. Смотри, - начал делиться я своими расчетами, - я прикинул, себестоимость одной пары джинс порядка тридцати-сорока рублей.
– Себе... что?
– Стоимость всех расходуемых материалов, - пояснил я, раздраженно закатывая глаза к потолку, - джинсы я, когда налажусь, могу за вечер шить. Предположим, ты через комки... Все время разные, заметь, комки! Будешь сдавать по сто пятьдесят. Как думаешь, будут уходить?
– Ну, если самострок не слишком палевый...
– Обижаешь. Ты не отличишь.
– Это вряд ли, - усмехнулся он, - его всегда видно.
– Посмотрим, - я демонстрировал непоколебимую уверенность, и Ваню это несколько смущало.
– Если не палево, то за сто пятьдесят через комок улетит, - подвел он черту.
– Отлично. Значит, материал сороковник, комиссия семь процентов от цены - это десять с полтиной... Остается, округляя, сотня Двадцать тебе, устроит? С каждой проданной пары?
– А если возьмут?
– А что мы делаем плохого? Это даже не спекуляция. Шью я сам, никого не эксплуатирую. А что сильно похоже на оригинальные, так у нас статьи за это нет, и не скоро будет.
– И что, по двадцать пять пар в месяц будешь делать?
– он хищно наклонился.
– Разогнался. Я тебе что, раб на галере, так пахать? Три-пять в месяц. Столько мне пока хватит. Ну, по рукам?
– спросил я, уже не сомневаясь в ответе.
Оставив Ваню дожевывать обед, я расплатился и ушел.
"Лед тронулся! Лед тронулся, господа присяжные заседатели" - усмехнулся я парапету канала Грибоедова и, пройдя всего несколько шагов, остановился, как громом пораженный. Между фонарными столбами, поперек дороги раскачивалась на ветру растяжка, приглашающая на спектакль "Разговор с Лицинием" в театр комедии.
– О как!
– пробормотал я вполголоса, отойдя от столбняка, - нет, ребята, пулемета я вам не дам. А вот "Красную звезду" перечитаю.
Воскресенье, 25 сентября 1977, день
Павловский парк
Середина сентября выдалась хоть и сухой, но зябкой и ветреной, словно хотела побыстрее намекнуть школьникам, что все, баста, каникулы закончилось, пора впрягаться. Но потом природа смилостивилась, и днями парным воздухом разливалось по улицам и дворам бабье лето. С утра, если выйти чуть с запасом, можно было неторопливо идти вдоль фасадов по солнечной стороне и беззаботно щуриться, впитывая лицом ласковое тепло.
В такие моменты в теле тугой струной вибрировала радость жизни, и я физически ощущал правильность всего происходящего. Где-то далеко, в сумраке прошлого, осталось циничное будущее с людьми, которых уже ничем нельзя удивить. Пусть, твердил я про себя, пусть лучше придут те, кто умеет жить щедро, отдавая так, что, вопреки всем законам природы, у них прибывает и не кончается. Пусть, молил я, пусть то жуткое будущее разойдется в потоке времени, как расходится в океане извергнутое осьминогом чернильное пятно - без следа. И кол тому будущему в могилу, заканчивал я тихим шепотом свою утреннюю молитву.
Впрочем, было понятно, что эти теплые дни ненадолго, и сегодня мы провожали этот отблеск лета. Моя идея добраться до Павловска, высказанная в узком кругу, мгновенно стала достоянием класса и вызвала такой энтузиазм, что мне стало стыдно за корыстный эгоизм.
Выехали рано и потому поспели в еще почти безлюдный парк. Искрился иней на хмурой от утреннего морозца траве, свежий осенний воздух был как горная река на мелководье, прозрачен до невозможности, а под ногами шныряли, выпрашивая подачки, яркие белки.
Наш смех разливался по аллеям, разгоняя сонную тишь, и время летело незаметно. Было все: и пятнашки на опушке до счастливого румянца, и веселая "вышибала" и, под конец, окучивание "картошки" под преувеличенно жалобное повизгивание жертв. Затем сваленные в центр импровизированного стола бутерброды подарили нам ленивую сытость. Осоловев, мы мелкими глотками прихлебывали разлитый из цветастых китайских термосов обжигающе-горячий чай, а сложенный из тоненьких березовых прутиков костерок овевал нас горьковатым дымком.
– Вот и лето прошло...
– промычал я, многозначительно поглядывая на почти голый дуб.
– Мне и вправду везло, только этого мало?
– уточнила Яська, привалившаяся спиной к тому же стволу, что и я.
– Угу...
– дурачась, слегка притиснул ее. Хорошо, сразу с правого бока теплее стало.
– Дурачина, - она легонько хлопнула меня по плечу, освобождаясь.
Смеюсь, нехотя ее отпуская, и, запрокинув голову, смотрю в небо.
Везло мне, везло, только этого мало. Лишь теперь, после полугода активного брейнсерфинга до меня стала доходить вся грандиозность взваленной на себя миссии. Все чаще перед мысленным взором вставал образ муравья, пыжащегося сдвинуть гору. Тогда меня охватывала паника, и я прибегал к испытанному приему: вспоминал Архимеда с его "дайте мне точку опоры" и опять искал критические моменты в состоявшейся истории, когда случайное движение, иногда всего одного или нескольких действующих лиц, приводило к грандиозному обвалу. Да, я могу выступить корректором в таких точках, могу и выступлю. Но хватит ли этого?