Л 4
Шрифт:
Уже в который раз убеждаюсь, что утро добрым не бывает! Вот и в этот раз мой сладкий сон прервала заполошная трель телефонного аппарата. А ведь только-только заснул. На часы глянул, не поверил и головой помотал. И полчаса не прошло, как прилёг. Поднялся, кое-как распрямился, доковылял до стола, поднял трубку.
— Алё? Мурманск на проводе. Игорь, у меня всё в порядке, — спросонья голова соображает плохо, да ещё спал совсем немного, вот и ляпнул сдуру первое, что на ум пришло. Что вынырнуло откуда-то из совсем уж позабытых глубин памяти…
— Какой Мурманск? Вы там что, пьяные все! Это кто у аппарата?
Слушаю и удивляюсь. Это же нужно уметь так грамотно и интересно выражаться? Я вот стою, в себя от сна прихожу, даже трубку чуть на отлёте держу, почти на вытянутой в сторону руке, а чётко всё слышу, что мне там втолковать пытаются. И грамотно так толкуют, вычурно, ни одного нецензурного слова, а уши от стыда в трубочку скручиваются… О, выдохся мой незнакомый собеседник, не иначе, потому как громкость убавилась, на нормальную перешёл. Теперь можно трубку и к уху поднести. И представиться, как просили. Надеюсь, моё звание и фамилия заставят прикусить язык звонившего.
— Грачёв? Полковник, вы в курсе того, что у вас на территории происходит? Нет? Тогда немедленно явитесь на проходную, пока её штурмовать не начали!
Да что произошло-то? Не успеваю положить трубку, как через тонкую дверь отчётливо слышу топот многочисленных ног по лестнице. Прорвались, душегубы! По мою душу спешат-торопятся. Кто? А те, кто только что штурмовали проходную! Продолжение вчерашнего нападения? Или нет? Но ведь добрые люди силой врываться на охраняемую территорию не будут? Нет!
Рывок к стулу с развешанным на нём кителем и сбруей (падает на пол отброшенная в сторону трубка телефона), куда-то к окну летят опустевшие ножны, тускло сверкает холодная сталь клинка в левой руке, а правая уже крепко сжимает рукоятку револьвера. Несколько быстрых стелющихся шагов вперёд… С грохотом распахивается входная дверь, а я уже сбоку от этой двери. Пляшет в коридоре тусклый свет керосинок, замедляется время, и в этом неровном свете медленно-медленно вплывает в кабинет чужая рука с револьвером.
Со всей силы бью по чужому запястью рукояткой кортика, с грохотом летит на пол «Наган». Что-то цепляет взгляд, и я чудом успеваю притормозить рванувшуюся вверх в обратном смертельном движении свою руку… Первый из ворвавшихся замирает на пороге, тянется вверх на цыпочках, задирает подбородок в тщетной попытке отстраниться от острого стального жала. Дуло моего оружия над плечом первого заставляет остановиться остальных, оцепенеть, и в наступившей тишине звонко и кровожадно щёлкает взводимый мною курок. Медленно ходит из стороны в сторону тонкий ствол, ищет лакомую цель, весело пляшут по потолку и стенам коридора нечёткие размытые тени. Кто-то громко сглатывает. Появляются с лестницы ещё лампы, кто-то там из вновь прибывших подкручивает больше фитиль, чуть ярче вспыхивает свет, бьёт прямо в глаза, заставляя чертыхнуться и слегка зажмуриться. Вздрагивает левая рука с кортиком и чуть слышно шипит первый из ворвавшихся, ещё сильнее тянется подбородком вверх, танцует на цыпочках. А с лестничной площадки напирают очередное пушечное мясо для голодной стали кортика и жгучего свинца…
— Сопротивление властям… — через икание кое-как выговаривает кто-то за спинами замершей толпы.
А ведь действительно, что-то тут не то, странные они все какие-то… Только сейчас замечаю отблеск света на серебряном с вензелем погоне, где так удобно пристроился мой револьвер. И понимаю, что так зацепило взгляд в первый момент — тянущийся тоненький кожаный шнурок к улетевшему на пол чужому револьверу. А такой шнурок может быть только у служивых. Отступаю на полшага назад, продолжаю держать всех на прицеле, а вот кортик от чужой шеи убираю. Боковым зрением вижу на ней алую струйку крови — немного перестарался. Но мне простительно!
— Сергей Викторович? Господа, уберите оружие! Полковник, вас это тоже касается!
Слышу такой знакомый голос и отступаю ещё на шаг.
— Ваше высокопревосходительство? — опускаю револьвер и это такое простое движение приводит к волшебным результатам. Все как-то вдруг разом шумно выдохнули… Или, наоборот, вдохнули, загомонили, кабинет мгновенно наполнился людьми в форме.
Ко мне протискивается Джунковский, оттесняет к дивану и просто-напросто вынуждает плюхнуться на него.
— Дайте-ка, — и, пока я растерянно взираю на это столпотворение, забирает мой револьвер. Предпочитаю не сопротивляться и отдать оружие миром. Всё равно против такой толпы мне не сдюжить. Слишком быстро меняются декорации. Да, нарываться лишний раз не стоит. Хотя, куда уж больше…
Те же руки забирают кортик, кто-то услужливо протягивает генералу мои же собственные ножны и явно не мой чистый носовой платок. Зачем платок? А-а, понятно, вытереть кровь с лезвия. Иначе в ножнах клинок разом заржавеет… А меня берут с боков в плотное окружение. Подсаживаются на диван. Смотрю снизу на мельтешение в комнате — полицейские мундиры наполовину перемешаны с жандармскими, даже армейские зелёные мелькают.
— Позвольте, — незнакомый подполковник поднимает улетевшую под стол трубку телефона, прикладывает к уху, прислушивается и морщится. Слишком уж шумно в кабинете. Аккуратно кладёт её на рычаги и переводит взгляд на генерала. Пожимает плечами. Да понятно, что там ничего, говоривший успел дать отбой.
Ему же Джунковский и отдаёт моё оружие. Делает какой-то незаметный мне жест и в кабинете наконец-то устанавливается тишина. Все замирают. И вновь поворачивается ко мне:
— Господин полковник, потрудитесь объяснить, что вы здесь делаете?
— Сплю. То есть, спал. Пока меня не разбудили.
— Кто ещё, кроме вас, конечно же, может находится ночью на аэродроме?
— Охрана, дежурный механик в ангаре… Всё.
Тут же из кабинета тихонько испаряются несколько человек. Могут же не шуметь, когда начальство обязывает? Наверное, пошли искать механика. А я пользуюсь короткой паузой и задаю закономерный вопрос: