Л.
Шрифт:
Л.
Да и некуда. Ещё немного — упаду с кромки. Сошёл с корабля и понял: Новый свет, последний берег. Дышать легче.
ФРИДА
Я сегодня видела уличных циркачей. Думала, будет пьеска про сбежавшую служанку и четыре подзатыльника, а они давали спектакль про то, как Троцкий в Мексику приехал. Они все пьяные были, но это само собой, они же актеры.
Л.
А
ФРИДА
Улица гибнет, все бегают по конторам, прячутся по квартирам и спят в кино. Вы должны их увидеть, этот люд, это последние уличные актёры Мехико. Они ставят шатёр поперёк проспекта, катаются по земле и мочатся на ходу, все их боятся, они плюют на сильных и воруют у сытых. Кстати, там много людей из России, бывших белогвардейцев. Сбежали от вас и стали отличными циркачами. Что-то поняли про жизнь. Почему вы грустный?
Л.
Просто я не знаю, что делать. Раньше знал, теперь нет. Дурь одна.
ФРИДА
Если трудно, если горе, если чёрт знает что, иди к художнику. Он возьмёт доску. Большую такую доску. И нарисует на ней счастье. Большое такое счастье. Надо только рассказать ему всё горе целиком — как хозяин насилует твою дочь, как опухоль жрёт твоё тело, как лошадь умерла. Художник нарисует тебя здоровым, хозяина мёртвым, лошадь живой. Дева Мария услышит молитву, если художник хороший, а доска крепкая. Такой в Мексике обычай. Любите чудеса?
Л.
Ну уж нет. Однажды видел, как Папа Римский исцелял фальшивых калек по радио. Попы торговали грязной водой.
ФРИДА
Попы дрянь. Но чудеса не в лавке церковника. Вот я перед вами со всеми горестями. Где чудо? Где счастливая доска?
Л.
Я вам жаловаться должен, а не вы мне. Вы же художница, а не я.
ФРИДА
Нет, вы. Вы пишете кровью и временем.
Л.
Девочка! Кровь холодеет. А время от меня отказалось.
ФРИДА
Мы будем веселиться. Мы потом всем головы своротим, а вначале будем веселиться. Чтобы очистилась кровь. Есть вкусное мясо, пить вкусную водку, гулять с мужчинами и женщинами. Как ваша жена?
Л.
Спит. В вашей стране опасно-мягкие постели, Фрида. Спасибо, что приютили нас. А где ваш муж?
ФРИДА
Устал. Можно и так это назвать. Диего терпит, когда я сплю с девочками, но не терпит даже присутствия других мужчин, тем более таких.
Л.
Чуть-чуть.
ФРИДА
Говорят, много. Расстрелы. Как можно расстреливать? Пуля это больно.
Л.
Однажды я приговорил одного человека к смерти. Это был первый смертный приговор в Республике. Потом ещё несколько. Знаете, я никогда не видел всех этих покойников. Я видел бумагу и свою подпись на бумаге. Я не очень-то верю в смерть. Смерть это бумага. Теперь где-то далеко есть такая бумага и на меня. И однажды ко мне придёт человек, и я не увижу ничего кроме бумаги. Спрашиваете, как можно убивать во имя будущего, где не будут убивать? Солнце печёт, я моложе, чем вчера и меня не волнуют парадоксы, у меня на них осталось мало времени.
ФРИДА
Пуля — больно.
Л.
Определённо, времени на них нет.
БУМАЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Вчера мне было так плохо, так грустно, ты не можешь себе представить, до какого отчаяния может довести человека такая болезнь, я чувствую омерзительную дурноту и не знаю, чем это объяснить, а иногда — жуткую боль, которая ни от чего не проходит.
ФРИДА
Я волнуюсь, я девчонка. Я ровесница ваших дел. Родилась, а имя Троцкого уже гремело. Война, революция. Вечная ссылка. Вечная! Ссылка! Вы бежали из вечной ссылки в год, когда я появилась на свет. Я видела снег на крыше гор, но как это — бежать по равнине, полной снега? Я росла, а вы бежали по сердце в снегу и готовились вертеть планетой. В десять лет мне приснилась птица с грудями, но без головы. В тот год вы сделали революцию.
Л.
Дикие сны.
БУМАЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Да, это я, именно я и никто другой, это я мучаюсь, впадаю в отчаяние и всё такое. Не могу много писать, потому что очень трудно наклоняться, не могу ходить, потому что ужасно болит нога, от чтения быстро устаю — впрочем, и читать особенно нечего, — остаётся только плакать, да и на это иногда нет сил.
ФРИДА
В год, когда я полюбила глаза хищника и вышла за Диего — вас изгнали из мира, который вы создали.