Лабинцы. Побег из красной России
Шрифт:
— Да не курите вы, анчихристы!.. Сколько раз я вам говорю об этом!
Если бы были времена Минина и Пожарского, эти воины достойны
восхищения, но теперь... Я им не сказал, что они «устарели», но видел, как они боятся прихода красных и хватаются за спасительную соломинку, которую ожидали от моих слов. Я их, конечно, обнадежил, что «красные сюда не придут». Хотя тогда я и сам так верил.
Образование своей Кубанской армии их порадовало, и они считали, что общими силами мы отстоим свою Кубань. Счастлив, кто верует...
Но каково было удивление и огорчение моей
— Ты все, сыночек, на фронт да на фронт... посмотри, как другие! Даже соседи удивляются и говорят: «Чивой-то ваших сынов не видно дома?.. Хучь бы матери помогли в хозяйстве?.. Все на фронте да на фронте».
Что я мог ответить ей, жалкой (то есть любимой — станичный термин)? Слово «надо» было единственным для нее понятным аргументом, который для нее был равносилен закону.
В станицах глубоко вкоренилось в психологию и казаков, и их жен, и матерей, что казак для того родился, чтобы «служить Царю и Отечеству». И хотя царя убили, а Отечество — Россия занята красными, служить все же надо, а бороться против красных — в особенности.
И на мой ответ «надо» мать горестно и беспомощно покачала головой и ее добрые, уставшие плакать глаза наполнились слезами.
Бедная наша мать, то ли ее ждало еще впереди!.. И если бы она знала «ближайшее будущее», то стоило ли ей еще жить?!.
Мой конный вестовой, старший урядник Тимофей Сальников, доложил мне, что он «разбит душою», не верит в нашу победу над красными и просит меня по-братски — отпустить домой. А что дальше будет с ним — на мой вопрос махнул рукой и печально опустил свою умную голову.
— Федор Иванович!.. Я с Вами был безотлучно от самого Воронежа, Вы же знаете, что мы переживали!.. И я молчал, так как это «надо было»... а сейчас — уж все ни к чему... мы не устоим перед красными. Отпустите меня! — закончил он.
С точки зрения воинской дисциплины это было совершенно недопустимое обращение и мышление казака перед офицером, своим начальником, но в тот период времени многие уже не верили в нашу победу, а «высший класс», с семьями, выехал уже в Крым и даже за границу.
Мы, офицеры, думали тогда, что рядовой казак, даже урядник, не умеет, не сможет разобраться в происходивших событиях, политических и военных. Военная служба Сальникова в Собственном Конвое Русского Императора, в блеске, при многочисленных всевозможных наблюдениях и ощущениях — она, конечно, умному казаку дала жизненную школу. И теперь передо мной стоял не образцовый старший урядник, долженствующий отвечать офицеру: «Слушаюсь... так точно... никак нет», —- а стоял казак-гражданин в полном развитии своих физических и духовных сил, 27-летний мркчина, видевший и переживший многое. Я его отпустил.
Полковой командирский выезд
В печати часто встречаются слова «о грабежах казаков на фронте». Возмутительно это читать, как и оскорбительно.
На войне все армии всех стран порою не церемонятся с имуществом жителей, но почему-то «оттеняют» в этом только казаков.
В
В Гражданской войне у офицеров было больше скромности, нежели нормальных возможностей в жизни и в походах, как командному составу.
В Корниловском конном полку я пробыл с сентября 1918-го по май 1919 года, пройдя с боями от Закубанья и до Маныча. На Ма-ныче 3 месяца командовал этим полком. Все видел и все знал — как жили наши офицеры. Даже у командиров сотен не было никакого личного багажа, а на сотенной канцелярской линейке возились обыкновенные ковровые казачьи сумы с бельем, запасной гимнастеркой, сапогами да шуба-кожух.
Полковник Н.Г. Бабиев3*, прибыв в наш полк 13 октября 1918 года в станицу Урупскую, в седле, в тороках, имел полупустые детские ковровые сумы, в которых было белье, запасные чевяки и бритвенный прибор. Это и был весь его «командирский багаж».
Мой личный багаж, который состоял из пары белья и запасных че-вяк, возил в сумах конный вестовой Данилка Ермолов.
Во 2-м Хоперском полку офицеры были еще скромнее корниловцев и некоторые офицеры лишний багаж имели в сумах, в тороках своего же седла.
Мой «командирский багаж» (белье и чевяки) держал в своих сумах конный вестовой, урядник Тимофей Сальников. И главное, ни у кого из офицеров вышеуказанных полков не было стремления «обогатиться», в особенности за счет жителей. Иное дело — военная добыча, главное — лошади, в которых всегда нуждается всякая кавалерия.
На переходе 2-го Хоперского полка от Матвеева Кургана и до Ростова полк получил «подводную повинность» от жителей. В Батайске ко мне обратился подводчик, молодой стройный парень, весь красный лицом. Он просил дать ему удостоверение в том, что он «заболел тифом, отправлен в госпиталь, а сани с двумя лошадьми оставлены в полку». Он действительно был в остром приступе этой болезни. Как работнику у хозяина — ему нужен этот документ, чтобы показать хозяину, что он «заболив».
Приказал ему показать мне лошадей в санях как факт, что он не врет. В упряжи один старый, как смоль вороной, воронежской породы конь, а вторая была гнедая кобыленка, почти годная под седло. Выдав документ, приказал «этот выезд» держать при мне. Кучером нашелся вот этот самый Максим, о котором пишу.
В хуторе Тихорецком Максим доложил, что во 2-м Партизанском полку, в одной из сотен, есть «в масть», очень подходящий «в пару к нашему», также воронежский жеребец, которого можно выменять на гнедую кобыленку. Коня привели на показ. Он стар. Одно копыто передней ноги расщеплено от самого венчика и до подковы. Старая рана. Он чуть нахрамывает, но конь действительно и мастью, и гривой, и пышным хвостом был словно двойник «нашему». Командир сотни с удовольствием обменял его на молодую кобыленку, а у нас получилась пара одномастных, вороных как смоль, гривастых и хвостатых воронежских жеребцов.