Лабиринт Данимиры
Шрифт:
А пожалуй, с меня хватит, всплыла вдруг из глубины гневная мысль. Отращивайте себе зубы, рога, копыта, хоть крылья — нас уже ничем не напугаешь. Спина вдруг сама собой выгнулась дугой, шерсть вздыбилась, и я, прижав уши, хлеща по сторонам хвостом, издавая необыкновенно противные завывания, пошла боком на крыльцо. Я плохо соображала, что делаю, только отметила, что такого гнусного гиеньего голоса я не слыхала отродясь.
Глаза чудища стали как два блюдца, брови полезли на лоб, но с места оно не сдвинулось. Кошмарное существо даже как-то закаменело — наверное, впало в ступор от столь непомерной
Походкой боевого кандибобера я приблизилась к заветному подносу и вцепилась в гигантскую куриную ногу, которая по размеру была в половину меня. Рывками утянув ногу на доски крыльца, я принялась алчно терзать её прямо на месте преступления.
Это была самая вкусная еда в моей жизни.
Периодически я проверяла — как там монстр? Видя, что он сидит смирно и только таращится на меня круглыми глазами, я в профилактических целях произносила что-то грозно-нечленораздельное и продолжала уминать добычу.
Только когда желудок оказался набитым под завязку, мне удалось оторваться от обглоданной ноги. Стало понятно, почему вволю напившаяся крови пиявка отпадает от жертвы — ей очень, очень, очень хочется спать. Несколько неверных шажков в сторону — и я повалилась набок. Делайте со мной, что хотите, но вот прямо здесь и засну, мелькнула последняя внятная мысль.
Потом пришли сны.
Кто-то осторожно поднял мою бесчувственную тушку и куда-то понёс, и куда-то снова уложил, и волны принялись раскачивать палубу, и горы вдали тоже зашатались, и звёздный небосвод начал вращаться, затягивая море, горы, весь дольний мир в свою воронку…
Потом вращение прекратилось, и я обнаружила себя в прежнем человеческом обличии, босиком, в чём-то длинном белом — вроде сорочки, с распущенными волосами.
Кругом была степь, и кроме меня вокруг не было ни единой живой души.
От горизонта до горизонта степь была покрыта странным чёрным ковылем. Пушистые дымные султанчики траурно поникли, ветра не было совсем.
Я побрела по этой степи (ногам было непривычно и колко), бубня под нос какую-то дикую однообразную песенку без слов, песенку деревенского дурачка, шаманскую колыбельную; долго и тщательно я вглядывалась в заросли, точно зная, что ищу нечто важное, но только спустя время — может быть, несколько часов — заметила на земле еле тлеющий красным уголёк. Уголёк оказался клубочком, я подняла его, и за ним потянулась тускло светящаяся красная ниточка, на ощупь будто шерстяная. Потом нашёлся ещё один такой клубочек, и мне невесть почему захотелось связать обе ниточки.
Узелок исчез, растаял сразу же, как только его завязали. Теперь обе нити стали единым целым, и от этого на душе у меня стало так легко, так радостно… Я бережно положила нить на землю, и она продолжала светиться — слабо, но отчётливей, чем прежде.
Горьковатый травянистый запах витал в этом месте, и он мне нравился.
Я вскинула руки и потянулась сладко-сладко — как домашним утром в первый день каникул и… проснулась.
Комната была сумрачной, такой же запущенной, как и всё остальное в этом странном месте, за окном шумел дождь, а я лежала, потягиваясь кошачьим тельцем, на чём-то тёплом, и это тёплое мерно вздымалось
Не в силах поверить в происходящее, я приподняла голову и встретилась взглядом с чудовищем, на груди которого я так уютно устроилась. Бревноподобный палец вынырнул откуда-то сбоку и чёрным обломанным когтем энергично почесал мне под подбородком, отчего моя голова мотнулась вверх-вниз.
Чудище радостно осклабилось, продемонстрировало кинжальные клыки и произнесло:
— Кы-ы-ы…
Не помню, как я оказалась в углу под шкафом, в пыли, в грязи и в паутине. Рядом валялись хлебные корки, добела обглоданные кости, смятые конфетные фантики и пивные пробки.
В щель я наблюдала, как бесцельно топчутся по полу огромные грязные когтистые ступни.
— Кы? Кы? — тревожно вопрошало чудовище.
Так оно курлыкало с полчаса, потом замолчало, куда-то пошлёпало, через некоторое время пришлёпало обратно.
На полу посередине комнаты появилась тарелка, на которой лежала копчёная куриная нога.
Мои ноздри затрепетали, рот немедленно наполнился слюной… я решила, что со стороны чудовища это был недвусмысленный жест доброй воли. Но я всё равно не вылезла бы из-под шкафа до ночи, если бы не паук, явившийся проверить, что за жирная муха потревожила его сети. В теории это он должен был меня бояться, но на практике паук довольно шустро двинулся в мою сторону, его физиономия, увеличенная раз в двадцать, произвела на меня неизгладимое впечатление, и я спешно покинула своё убежище.
Чудовище предусмотрительно сидело поодаль — на чём-то вроде лежанки, покрытой смятыми серыми тряпками, и при виде меня оживлённо осклабилось.
Я немедленно выгнула в ответ спину и профыркала что-то вроде «сиди, где сидишь».
Ухмылка чудовища увяла, но оно вело себя смирно, даже сложило ручища на коленях, чем вдруг напомнило мне слишком резвого детсадовца, которого в наказание усадили на стульчик в углу.
Молодец, мысленно похвалила я, хороший мальчик. Хотя мог бы и разделать эту гигантскую ногу на маленькие кусочки. Неужели непонятно, что мне будет нелегко с ней справиться? Но я уже начала подозревать, что чудовище было не семи пядей во лбу.
Вскоре я убедилась в этом окончательно.
После того, как я плотно закусила курицей, мне невыносимо захотелось пить. В сущности, мне даже показалось, что я сейчас в очередной раз умру, если не попью.
Я посмотрела прямо в глаза чудовищу и вежливо произнесла на анималингве:
— Будьте добры, не принесёте ли вы мне воды? Я очень хочу пить.
Чудовище продолжало наблюдать за мной с благожелательным любопытством.
Я повторила громче, стараясь выговаривать анималингву как можно тщательнее:
— Я хочу пить. Принеси воды, пожалуйста.
Никакой реакции.
— Пи-и-ить! Пить хочу!
Чудовище подёргало мохнатым ухом, будто отмахиваясь от надоедливого комара, и продолжало безмятежно сидеть на лежанке.
Тогда я открыла пасть и гневно завопила вслух:
— Мя-а-а-ау-у! — Кажется, я даже топнула лапой при этом.
Чудовище вздрогнуло, и некое умственное напряжение отразилось на его безобразной морде. Оно посмотрело на истерзанную куриную ногу, посмотрело на меня, снова на курицу и в раздумье наморщило лоб.