Лабиринт фараона
Шрифт:
Что, если все это обернется против него? Коль уж Анахотеп уходил, безразличный к мнению о нем людей, то не с целью ли начать жизнь в потустороннем мире и вновь установить там царство тирании, прерванное на этом свете?
— Поскорее заканчивайте церемонию, — глухо проворчал вдруг старик из глубины своего саркофага, — я уже прошел через нее, раз я мертв. Судьи Аменти ждут меня. Боюсь, они потеряют терпение…
Мене-Птах поклонился. Два месяца он безропотно сносил капризы старика, никак не показывая своего раздражения. Пока останки Томака продолжали очищаться в натроновой ванне, Анахотепа поселили в комнате без окон. Там он пожелал спать голым в базальтовой нише, некоем подобии вместилища для его саркофага. У ног его становился на колени жрец, зачитывавший полный перечень драгоценностей, животных и слуг, входящих в погребальный багаж фараона. Это перечисление приходилось начинать по нескольку раз в день, поскольку номарх, потерявший память, быстро забывал все, что ему говорили.
Так он и оставался в темноте все время, пока шла подготовка останков Томака. Он соглашался съесть лишь кусочек хлеба и выпивал немного свежей воды. Пища для него потеряла вкус и запах. К этому добавилась легкая глухота, вынуждавшая собеседников неоднократно повторять свои слова либо кричать их ему в ухо.
— Это потому, что я уже на другом берегу реки вечности, — заявлял он. — Ваши голоса доходят до меня издалека… Вы очень далеки от меня.
И тем не менее, несмотря на всю антипатию к Анахотепу, Мене-Птаху претило хоронить его живым. Увы, отказываться уже было слишком поздно. Лишний скандал ему ни к чему. Поэтому Мене-Птах решился на закрытие крышки саркофага, произнеся при этом ритуальные слова:
— О Нут, богиня ночи! Ты раскрылась, чтобы произвести на свет Осириса, моего Божественного Отца. У Гора крылья сильнее, чем у царского сокола. Гор сидит у изголовья моего ложа и стережет мой последний вздох. Смотри, вот он летит к тебе, неся мою душу…
А присутствующие отвечали:
— Я и вправду чист. Чисты слова, выходящие из моих уст. Мои добродетели и совершенства многочисленны, как волны в море.
Все было готово. Снаружи, на паперти храма, толпились молчаливые люди. Мене-Птах опасался, что среди них не найдется никого по-настоящему скорбящего по номарху. Панахемеб предусмотрел это и приказал не скупиться и пригласить побольше плакальщиц, которые все заглушат своими причитаниями. За саркофагом должна была следовать процессия слуг, несущих погребальное имущество Анахотепа: мумии лошадей, колесницы, мебель, отделанные золотом и драгоценными камнями. Верховного жреца Амона беспокоила чернь, видевшая отправление в загробный мир рабов и солдат — мужчин и женщин, украденных и мумифицированных по велению номарха. Могло произойти что угодно — взрыв ярости, нападение на останки, разграбление сокровищ. Демонстрация всех этих богатств, которые будут замурованы в пирамиде, в то время как жители голодали, могла произвести смятение в умах.
Мене-Птах знаком велел слугам положить саркофаг на носилки и направиться к почетной лестнице. Похороны Анахотепа начались.
С восходом солнца Ануну закрыли внутри глиняного истукана. Ослепшая и оглохшая, она слышала лишь неясные звуки, доносившиеся из мира живых. В тот момент, когда над ней опустилась крышка, девушка почувствовала стеснение в груди, и ее разом покинула вся решимость, испытываемая ею в последние недели. Она чуть было не оттолкнула крышку ладонями, чтобы вновь увидеть свет, и лишь с огромным трудом совладала с собой. Главное — не нервничать, держать себя в руках, так как воздух поступал к ней через несколько отверстий, проделанных в саркофаге из обожженной глины. Пока глиняного покойника обертывали льняными лентами, она попыталась успокоиться.
За время тренировок Ануна ясно поняла, что главной проблемой была опасность задохнуться. Нетуб сделал все, чтобы обеспечить доступ в саркофаги как можно большего количества воздуха. Но нельзя было увеличивать число отверстий, не возбудив подозрений, поэтому вентиляция оставалась слабым местом.
Ко всему прочему Ануну на какое-то мгновение охватила паника, когда она, беспомощная, лежала в уже закрытом саркофаге. Дело в том, что как раз перед наложением крышки она заметила Ути, подходившего к козлам, на которых лежали мнимые трупы, приготовленные к обмотке. Для чего явился сюда бывший слуга Дакомона? Уж конечно, не для того, чтобы пожелать ей удачи! Она едва не позвала на помощь, не крикнула Нетубу, чтобы он убрал слугу, потому что еще слишком свежо было в памяти совершенное на нее покушение. Если Ути вздумается повторить его, вдув перец в одно из отверстий, она потеряет нюх и будет неспособна идти по следу неощутимых духов в лабиринте пирамиды. Когда Ути бросил ей в тот раз перец в лицо, она потратила много дней на восстановление обоняния; сегодня же у нее не будет такой возможности, так как если их пребывание в гробнице затянется, все они умрут — если не от жажды, то от удушья…
К счастью, слуга ничего не попытался сделать, и Ануна со странным облегчением увидела пересекающиеся на отверстиях ленты.
Последний взгляд Ануны предназначался Нетубу. Ей очень хотелось, чтобы он поцеловал ее, ободряюще потрепал по щеке, но глупо было ждать таких нежностей от главаря грабителей, к тому же рядом находились его люди. Прошедшей ночью они не стали заниматься любовью, так как молодой человек опасался обессилеть после таких активных действий. «Никогда не надо заниматься этим перед боем, — пробормотал он, — это наилучший способ избежать смерти на следующий день». Любовники провели ночь каждый в своей палатке. Ануна долго не могла уснуть, прислушиваясь к хлопанью полога и завыванию ветра в пустыне.
Итак, Ануна уже несколько часов ждала, вытянувшись в темном нутре глиняного футляра; липкий пот покрывал ее тело, а горло пересохло от жажды. У нее был небольшой бурдючок с водой, но она не осмелилась воспользоваться им, боясь, что появится неудержимое желание помочиться. Она решила терпеливо сносить неудобства, но вздрагивала всякий раз, как люди Нетуба поднимали и переставляли саркофаг. Отрезанная от внешнего мира, она вынуждена была смириться с этой бездеятельностью, с незнанием того, что происходит снаружи. При каждом новом толчке она ожидала, что крышка саркофага отскочит и обман раскроется. Напрягая слух, она силилась уловить какие-либо конкретные звуки, но безуспешно. До нее доходил только гул непонятных голосов. Ко всему прочему она боялась, что, когда фальшивую мумию поставят, она потеряет равновесие и упадет прямо в руки жреца. Инстинктивно она цеплялась за внутренние неровности глиняной фигуры, будто эти слабые точки опоры могли спасти ее от падения. Шум собственного дыхания, усиленный глиняной оболочкой, казался ей очень громким, но у нее было так мало воздуха, что она не могла прекратить дышать, не рискуя упасть в обморок.
Когда саркофаг переносили в тень, она страдала меньше, но когда его выставляли на солнце, жара внутри мумии становилась непереносимой и Ануне вдруг начинало казаться, что у нее останавливается сердце.
Иногда саркофаг передвигали, и девушка пробовала мысленно проследить за его перемещением. Нетуб объяснил ей, что банда будет постепенно приближаться к похоронному каравану, дожидаясь возможности подменить фальшивыми саркофагами настоящие — с мумиями слуг номарха. Делать все нужно было очень быстро. Им помогал один из дворцовых слуг, которому прилично заплатили, считавший, что лишние саркофаги наполнены заговоренными предметами, предназначенными для того, чтобы осложнить существование Анахотепа в загробном мире. Впрочем, его чаще других били палками по приказу номарха, поэтому он охотно взялся помочь им, чтобы хоть немного отомстить, подсунув ему эти «амулеты».
После продолжительного лежания в тени грабители неожиданно резко подняли саркофаг, и девушка поняла, что сейчас осуществится столь долго ожидаемая подмена. Она уперлась руками в стенки, молясь, чтобы от сильных толчков мумия не треснула. Хватило бы одной трещины, чтобы глина начала крошиться. Если хрупкая скорлупа развалится, льняные ленты не смогут удержать обломки и мумия разлетится, как только жрецы подхватят ее, чтобы удержать.
Целую вечность Ануна пребывала в каком-то хаосе. Ее встряхивали с такой силой, что саркофаг, казалось, вот-вот полетит в пропасть с вершины скалы.
Снаружи толпа оставалась удивительно безмолвной, и только фальшивые причитания плакальщиц наполняли воздух стонами, не находящими у народа поддержки. Неподдельный страх охватил Ануну. Что произойдет, если чернь вдруг взбунтуется? Если люди, столпившиеся по обе стороны кортежа, вдруг решат, что эти пышные похороны оскорбительны для них, нищих?
«Они могут прорвать оцепление, — подумала она, — завладеть имуществом Анахотепа и выбросить в реку…»
То, что процессия уже приблизилась к Нилу, она поняла по специфическому запаху ила, ударившему ей в нос. Если разъяренные феллахи схватят ее саркофаг и бросят в илистые воды, она утонет. Глиняный фоб сразу же пойдет ко дну, она даже не успеет разрезать ленту, удерживающую створки ее раковины… вода ворвется в легкие…