Лабиринт Осириса
Шрифт:
Чтобы вскарабкаться сюда, требовалось немало усилий, особенно в послеполуденную жару, и, добравшись до места, Халифа тяжело дышал. Цепляясь за пыльный камень, он перекинул тело на уступ и, укрывшись в тени расселины, посмотрел вниз. Его сердце гулко стучало.
На этой стороне Нила, как и в Луксоре, тоже происходили изменения. Не так быстро, не так разительно, но все-таки происходили. Снесли ветхие жилища из сырцового кирпича, лепившиеся, словно грибы, в предгорьях массива Тебан, а их обитателей переселили севернее, в безликие постройки в Эль-Тарифе. Халифа различал вдалеке ровные ряды многоквартирных зданий, больше похожих на армейские бараки, чем на человеческое жилье. Сам горный массив, еще недавно выглядевший так, как, должно быть, выглядел во времена фараонов, испещрили безобразные бетонные блокпосты с генераторами, радиомачтами и прожекторами. Ниже, в самом центре Долины царей, заканчивались отделочные работы огромного нового музея и туристического центра. Финансируемый каким-то американцем, он строился два года и должен был открыться через пару недель – событие, порядком всполошившее шефа Хассани, ведь на церемонию открытия наверняка соберется половина правительства.
Все, что Халифа знал, все знакомые места и виды, все, на что мог привычно опереться взгляд, трансформировалось в нечто иное. И он тоже постепенно менялся. Чувствовал это. Юсуф Халифа, который беззаботно смеялся шестнадцать лет назад, впервые обнаружив это место, был не тем Юсуфом Халифой, который сидел здесь теперь.
Все люди, конечно, со временем меняются, но есть основа, которая остается незыблемой. Что-то вроде коренной породы. Халифа не мог избавиться от ощущения, что его основа деформируется. Порой он с трудом себя узнавал. Депрессия, внезапные, необъяснимые приступы гнева, разъедающее чувство бессилия, разочарования и вины.
Никогда он не был таким. В прошлом, какие бы испытания ни преподносила ему жизнь, а таких было немало, он умел справляться с трудностями и не позволял несправедливостям мира лишать себя душевного равновесия. А теперь… Их снесенный дом, отравленный колодец семейства Аттиа, финансовые затруднения Демианы, малыш на мотоцикле… Раньше он находил душевные силы уживаться с тем, что считал повседневной жестокостью жизни. Но сегодня это углубляло трещины в его и без того некрепком основании. Все разваливалось. И Халифа задавал себе вопрос, не потому ли он приходит сюда все чаще и чаще? Не за умиротворением, тишиной и свободой, а чтобы испытать облегчение от сознания, что вокруг все же сохранилось что-то долговечное и надежное.
Он отвинтил крышку купленной по дороге бутылки с водой, закурил и еще глубже спрятался в тень расселины. Впереди, чуть левее, он различил кирпичные развалины на холме Тота; справа – руины «промежуточной остановки», где древние строители усыпальниц задерживались по дороге в Долину царей и обратно. Что-то вроде древнего пункта отметки прихода на работу. Лик окружающих скал был покрыт граффити – десятками теснящихся друг на друге надписей, знаменовавших короткий, ускользающий миг в жизнях рабочих, некогда таких же реальных, как его, но теперь полностью затерявшихся в истории.
Один из таких рисунков находился совсем рядом: три картуша – Хоремхеба, Рамсеса I и Сети I, – выбитые в известняке человеком, назвавшим себя «писцом Амона Пэем, сыном Ипу». Подле стоял номер в кружке – 817а, – оставленный чешским египтологом Ярославом Черни, который в 1950-х годах регистрировал древние граффити.
Халифа часто думал об этом сыне Ипу. Каким он был? Каким человеком? Были ли у него братья и сестры? Жена и дети? Внуки? Жил он в радости или печали? Был сильным или слабым? Здоровым или больным? Прожил долго или умер молодым? Так много вопросов. И сколько всего утеряно. От целой жизни остались лишь несколько отметин на известняковой поверхности скалы.
В последнее время мысли о мимолетности сущего все чаще приходили в голову Халифе. Тревожила бессмысленность миропорядка. Некогда этот Пэй был живым существом и дышал, как он. Его жизнь была полна драматизма, чувств, отношений и перемен. Сначала он был младенцем, затем мальчиком, превратился в мужчину и, может быть, стал мужем и отцом. Он был целым миром с богатой историей жизни. Но настал момент, и история оборвалась, остались только ее крошечные частицы на камне. Так всегда – остаются только частицы. И сколько бы их ни собирать – слова, предложения, абзацы, – целого никогда не узнать. Не узнать человека. И конечно, не вернуть назад. Он ушел навсегда.
Халифа затянулся и достал бумажник. В нем был пластиковый пакетик, а внутри снимок: Халифа с женой Зенаб и трое их детей – Батах, Али и маленький Юсуф. Команда Халифы, как они в шутку себя называли. Фотографировались на этом самом месте пару лет назад. Встали поближе друг к другу, и Халифа нажал на кнопку затвора, держа фотоаппарат перед собой. Поэтому картинка получилось немного кривой. Все смеялись, особенно сам Халифа; он держал Али на коленях и едва сохранял равновесие. Как только раздался щелчок аппарата, он соскользнул вниз, и они с Али плавно сползли по каменистому склону под уступом, отчего расхохотались еще неудержимее.
Как много тогда было смеха.
Халифа посмотрел на снимок, коснулся губами, убрал в карман и окинул взглядом пустынный пейзаж.
Иерусалим
Когда Бен-Рой вернулся в Кишле, Дов Зиски был в кабинете и, согнувшись за столом, над чем-то корпел, как талмид-хахам [37] . Иони Зелба и Шимон Луцич куда-то ушли, и они оказались вдвоем.
– Как успехи? – спросил Бен-Рой, стаскивая куртку и усаживаясь за стол.
– Не очень, – отозвался Зиски. – «Содомит» не вписывается в шесть клеток по горизонтали.
37
Ученый-талмудист (ивр.).
Бен-Рой открыл было рот спросить, какого дьявола его помощник разгадывает кроссворд, когда им надо расследовать убийство. Но вовремя понял, что парень пошутил, и хмыкнул. По крайней мере Зиски нельзя было отказать в чувстве юмора. А чувство юмора было необходимо израильским полицейским. Без него люди становились озлобленными, ворчливыми занудами, как Амос Намир, а это уж совсем нехорошо.
– Ну, так что мы имеем?
Зиски повернулся на стуле и открыл записную книжку в молескиновом переплете.
– Я выяснил, кто мобильный оператор жертвы. Это – «Пелефон». Сейчас они готовят нам список ее соединений за последние полгода. То же самое с ее городским телефоном компании «Безек» и электронной почтой в джи-мейл. Однако в субботу все замирает – получим самое раннее в воскресенье.
Бен-Рой что-то проворчал. Ничего не поделаешь: так обстоят дела в этой части света – даже тем, кто расследует убийство, полагается выходной.
– Что насчет храма? – Бен-Рой скользнул глазами по заголовкам «Едиот ахронот», номер которой купил по дороге из квартиры Клейнберг: правительственные коррупционные скандалы, тупик мирных переговоров, тель-авивский футбольный клуб «Хапоэль» разгромлен в лиге чемпионов. Все одно и то же, одно и то же. – Удалось что-нибудь выяснить?