Лабиринт Осириса

Сассман Пол

Впрочем, не сегодня. Сегодня требовалось одно – прийти вовремя.

Уильям приготовил на коробке с компакт-диском порцию кокса. Втянул в нос. Открыл коробку и вставил диск в лоток аудиосистемы. Эминем. «Угрозы». Прибавил звук. Откинулся назад и, отбивая кулаком такт по рулю, стал повторять слова: «Не поклонюсь никакому долбаному задире!» Вот это очень правильно. Ты мне поклонишься, старик, плюхнешься на свои огромные, толстые, раздутые, слоновьи колени. Поклонишься! Поклонишься! Поклонишься! Уильям стал стучать сильнее, и вся машина сотрясалась в такт его ненависти. Он снова бросил взгляд на часы.

Бредовая деперсонализация – таков был диагноз одного из психиатров. А их за годы сменилось немало. Психиатры, психоаналитики, консультанты, главные врачи. Каждый вносил в диагноз что-то свое, добавлял собственные заумные термины. Одна женщина-психиатр, к которой он обратился четыре года назад после смерти матери – дамочка с губами шлюхи и большими сосками, – прямо заявила, что он на грани психопатии. Возможно, оттого, что после очередного сеанса он преследовал ее до дома и спросил, можно ли на нее забраться. (Как ни странно, она ответила «да». Несмотря, а может, благодаря обуревавшим его демонам он нравился противоположному полу. И еще потому, что происходил из семьи миллиардеров.)

Да, в лекарях недостатка не было. Сколько же он просидел в расслабляющих креслах в красиво отделанных кабинетах какого-нибудь врача, пока тот задавал вопросы о его детстве, семье, проститутках, о наркотиках и о том, какие чувства он испытывал после того, как его мать сожгли в крематории и от нее остался только пепел.

О ней его всегда очень много спрашивали.

И за все эти двадцать лет – двадцать лет вопросов и ответов, увиливаний и подчас истерических срывов, потоков жалких, плаксивых жалоб, что он не способен соответствовать надеждам отца, быть таким наследником, которого старик любил бы и лелеял, – десяток психиатров в десятке кабинетов не сказали ему ничего такого, чего бы он не знал сам. Что корень всех его бед – его отец. Ядовитая помойка, от которой все его проблемы. Как он его ненавидел! И разумеется, преклонялся перед ним, как перед гневливым ветхозаветным божеством, которого человек до смерти боится и в то же время страстно добивается его благосклонности. Но ненавидел больше. Отец погубил его жизнь. Размазал жизни каждого из них (тем вечером, сидя в буфете, он же слышал: «Не надо, не надо, мне больно!»). И несчастья будут продолжаться, пока он рядом. Зато, когда его не станет, все придет в норму. Как в пьесе Шекспира, которую он изучал, пока его не выгнали из школы. В той, где действуют принц Хэл и его отец король [49] . Принц казался полным ничтожеством, пока король не заболел и не умер. Тогда Хэл взошел на трон, бросил загулы и стал великим человеком. И Уильям тоже станет великим человеком. Давно бы уже стал, если бы отец убрался с дороги и позволил ему себя показать. Ничего, ждать осталось недолго. Скоро он уладит семейный бизнес. Но в отличие от Хэла он, прежде чем взять власть, не станет мучиться трогательными попытками примириться с папочкой. Напротив, как только старика зароют в землю поглубже, он наденет туфли с железными набойками и спляшет на его поганой могиле чечетку.

49

Речь идет о хронике Шекспира «Генрих IV».

Уильям снова посмотрел на часы и вздрогнул – почти десять тридцать. Он выругался, выключил Эминема, завел мотор и рванул по изгибу подъездной аллеи к входу в дом так, что дубы по сторонам слились в сплошное марево. Перед лестницей резко затормозил, через две ступени взбежал к двери и проверил время: десять тридцать. Победно хохотнув, нажал на медную отполированную кнопку звонка и держал дольше, чем требовалось, чтобы разносившийся по дому звон не оставил ни у кого сомнений, что пришел именно он. И не только пришел, но пришел в срок. В самую точку. Дверь отворилась.

– Доброе утро, мастер Уильям.

Перед Уильямом стоял Стивен, отцовский слуга, – прямой, как жердь, в черном костюме, слегка пахнущий помадой для волос и в таких начищенных ботинках, что в их носках смутно отражался потолок над головой. Он почтительно поклонился и, пропуская Уильяма в дом, отступил в сторону.

– Надеюсь, у вас все в порядке, сэр, – распевно прогудел он голосом без всякого намека на возраст и темперамент и закрыл за гостем дверь.

– Все отлично, спасибо Стивен. Хотя через двадцать минут, когда я отсюда уйду, будет намного лучше.

Уильям одарил дворецкого улыбкой, но ответной реакции не получил: худое, с тонкими губами лицо слуги оставалось образцом нарочитой бесстрастности. Сколько Уильям его помнил, тот всегда был таким. В детстве он лелеял фантазию, что этот человек – робот. И если отвинтить у него за ушами гайки, можно снять лицо, и тогда откроется монтажная плата. А если его перепрограммировать, он сделает что-нибудь забавное. Например, ограбит его отца. Или оттащит его к декоративному озеру за домом и утопит, чтобы всем стало легче. Пару раз он на самом деле пытался перепрограммировать слугу – забирался на стул, ощупывал край бледной бесстрастной маски и проводил пальцами под кромкой напомаженных волос, надеясь отыскать кнопку, защелку или выключатель. Стивен ему позволял, подыгрывал. И Уильям остался ему за это благодарен – за пассивную уступку дворецкого его детским фантазиям. Несмотря на строгую, чопорную внешность, он был неплохим малым. Распознал его возможности, на которые отец сознательно закрывал глаза. Однажды он вознаградит его за это. Король не забывает тех, кто был ему верен в ссылке. Как не забывает и тех, кто отправил его в эту ссылку.

– В библиотеке? – спросил он.

– Именно там, сэр. Позвольте, я вас провожу.

Слуга провел его через холл – весь в мрачных дубовых панелях, со свинцовыми переплетами окон и массивными медными ручками дверей, что делало его больше похожим на гроб, чем на дом, – и дальше, к парадной лестнице. Они поднимались под взглядами с портретов. Люди со стен смотрели с бесстрастием тех, кто не собирается выставлять напоказ ничего, кроме своей внешности, и то неохотно. Там был его прадед, патриарх семьи. Его дед, сутулый человек с усами, с охотничьей собакой у ног и с сигарой в руке. Его отец – отвратительный, бородатый, со змеиными глазами, излучающими зло, так по крайней мере всегда казалось Уильяму. Были и другие персонажи с мрачными лицами, сопровождавшие их до площадки второго этажа. Дяди, двоюродные дедушки, некоторых из них он смутно помнил, но большинство были ему совершенно незнакомы. Дальше шел обитый панелями коридор, ведущий в западное крыло здания. В нем висели портреты уважаемых женщин рода: жен, сестер, тетушек и дочерей. Все с одинаковым скучающим и слегка разочарованным выражением лица, словно, несмотря на драгоценности, изысканные платья и высокое социальное положение, их жизни сложились не так счастливо, как они рассчитывали или надеялись.

Последний перед дверью в библиотеку портрет, единственный подсвечиваемый отдельной маленькой лампой под колпачком, изображал мать Уильяма. Болезненно худая блондинка с печальными глазами, она была по-своему хорошей женщиной и делала все, что в ее силах, чтобы защититься и защищать, но где ей было сражаться с такой сваебойной машиной, как Натаниэль Баррен. И она сломалась, как все женщины семейства. Уильям бросил на нее мимолетный взгляд, не позволяя глазам и мыслям задержаться. Сейчас мать ему не помощница – не больше, чем когда он рос. Он сам по себе.

– Мы пришли, сэр.

Хотя нет, не совсем сам по себе – есть еще Стивен.

– Спасибо, Стивен, отсюда я как-нибудь сам.

– Как вам угодно, сэр.

Слуга учтиво кивнул и, повернувшись, отправился туда, откуда они только что пришли. Его ноги бесшумно ступали по ковру, и казалось, что они вовсе не касаются пола. Уильям посмотрел ему вслед – хороший человек, надежный. Затем повернулся к двери в библиотеку и почувствовал, как у него все сжалось внутри. Так случалось всегда, когда он стоял на этом месте. Его рука машинально опустилась в карман и нащупала обертку с коксом, но Уильям подавил желание заглянуть в туалет и нюхнуть кокаина. Может, потом, а пока надо сохранять трезвость ума. Он обойдется без наркотика – как решил, так и поступит. У него все под контролем. Он силен, не надо об этом забывать, говорил он себе. «У тебя все под контролем. Ты силен».

Затаив дыхание, он постучал в дверь.

– Входи.

Приказ прозвучал, как отдаленный раскат грома. Уильям колебался. Снова подбодрил себя словами: «У тебя все под контролем. Ты силен» – и отворил дверь.

Отец сидел за столом в дальнем конце библиотеки – массивный, седовласый, в плотном твидовом костюме. Хотя помещение было огромным – двойной высоты, со сводчатым потолком и галереей на уровне второго этажа, – огромная фигура Натаниэля Баррена довлела над ним и загораживала даже свет из окон за столом. Казалось, всем своим существом он заполнял все пространство, словно темная мгла. Даже на расстоянии Уильям ощутил запах его лосьона – тяжелый, кисловатый, как перегретое машинное масло – и услышал болезненно-хриплое дыхание.