Лабиринт. Книга 2
Шрифт:
"Раз Миссисипи. Два Миссисипи. Три. Господи, спасибо тебе за эту маленькую передышку. Как же необходима она была – я и сама об этом не подозревала. Четыре Миссисипи. Пять. Немножко постоять, отдохнуть рядом с ним. Побыть собой. Почувствовать себя. Шесть. Семь. Спокойно, Мэри. Только не плачь. Восемь Миссисипи. Я люблю тебя и, похоже, что и дальше буду. Девять Миссисипи. Вот и сказала, и признала, и можно жить дальше. Получалось же как-то до этого, и дальше получится. Десять. Всё".
Лифт остановился, двери бесшумно отъехали в сторону, но никто из них не пошевелился.
Да, Мэтт
Он приготовился к сопротивлению, к нежеланию общаться, к полному отторжению и негативу, но никак ни к этому. Ей опять удалось сбить его с толку, и все приготовленные слова вылетели из головы. Лишь необходимость чувствовать её тепло – вот что занимало его в данный момент.
Эти короткие секунды украденной близости словно вернули их на пять лет назад. Ничего не было: ни расставания, ни непонимания, ни обид. Они начали с того, чем закончили. Вот только тогда на пороге своего дома Мэтт был последним, кто раскрыл свои объятия. Сегодня же в чужом городе, в чужой стране, в другой части света Мэри нашла в себе силы первой сделать это. Но что он увидит в её глазах, когда обернётся: сожаление, смущение или…
Это не могло длиться вечно. В конце концов, ему пришлось отпустить её руку и с сожалением почувствовать, как она отпускает его в ответ. Тепло исчезло. Он снова остался один.
Поддавшись внезапному порыву, Мэтт вышел из лифта. По сравнению с кабиной, коридор был освещен тусклее, и красота женщины, к которой он обернулся, в ярком, льющемся с потолка белом свете показалась ему поистине божественной.
– Моя Мэри!
Он не мог не сказать это – почти благоговейно, – но в следующее мгновение уже стискивал зубы, с шипением втягивая в себя воздух. Его Мэри плакала. Тихо и беззвучно. В полнейшей тишине слёзы текли из фиалковых глаз по щекам и исчезали в самой горькой изо всех видимых им улыбок.
Откуда-то взялась эта мысль, что именно так она и должна была проститься с ним, а не стереть себя из его жизни в одночасье. Но не через неделю, а, скажем, через те же пять лет. Что, если бы им не удалось справиться? Вполне вероятно, страсть их исчезла бы так же внезапно, как и появилась, и что тогда? Слёзы, возможные обиды, упрёки. А затем вот этот взгляд, которым Мэри смотрит на него сейчас.…
Стоило Мэтту подумать об этом, представить, что всё могло быть именно так, что всё ещё может быть именно так, что вот сейчас и происходит это "именно так", как он яростно замотал головой.
– Нет, Мэри. Нет! Слышишь меня? Нет! Я не позволю.
Решительно войдя в кабину, он подхватил на руки вмиг обмякшую девушку и так же стремительно вышел из лифта.
Пиджаку из тонкой шерсти и шелковистой сорочке достались все её слёзы. А ещё разводы от потёкших остатков косметики. Профессиональный макияж требовал к себе профессионального же отношения, и рыдания на груди бывшего возлюбленного к нему точно не относились. Как и нервное цепляние за шею, когда Мэтту пришлось поставить
Дальше прихожей они не продвинулись. Мэтт уронил их на ближайшую банкетку, усадив Мэри на колени. Он баюкал её в объятиях, позволяя выплакаться, излить на него разъедающие душу горечь и сожаление. Возможно, ей придётся умереть от обезвоживания, но остановиться было невозможным. И плакала Мэри не только по себе и Мэтту. Все они были там – её потери и разочарования, годы одиночества, страха и неуверенности. Её корявые попытки жить в мире с собой, нежелание признавать очевидное, неумение быть счастливой, потому что таким, как она, счастья обычно не отсыпается. Долго она продержалась, ох, как долго. Не раскрывалась никому, не верила, не доверяла. И ведь никаких причин для этого не было. Люди на её пути попадались хорошие, это она обижала их своим недоверием.
Прекрасно понимая, откуда у этой проблемы ноги растут, Мэри, как оказалось, не осознавала, что дна своего главного страха ещё не достигла. Вот он и обнажился перед ней, подпитываемый иллюзией всех долгих пяти лет – страх, что в один октябрьский понедельник она совершила чудовищную ошибку. С каждой минутой, что Мэтт её не отпускал, Мэри удостоверялась в ней всё больше. И всё горше плакала.
А Мэтт пребывал в полной растерянности. Вцепившись в него, как котёнок, Мэри так глубоко зарылась в его грудь, что он уже начал беспокоиться, не задохнётся ли она. Тонкие пальцы нервно сжимали лацканы пиджака, галстук и рубашка намокли, но с её горячим дыханием эффект получился обратный – Мэтту было нестерпимо жарко. Но ни за какие сокровища мира он бы не выпустил бы Мэри из рук. Больше никогда.
Об этом он и твердил ей всё это время вместо успокоительного.
– Больше никогда, слышишь? Не отпущу никогда.
Мэтт сам был готов выть от бессильной злости, что допустил подобное. Кто на деле должен оказаться мудрее, он – взрослый мужик, или девчонка–сирота. Не надо было читать файл, чтобы понять, что Мэри просто испугалась своих чувств. Он в любом случае его прочтёт, хотя бы для того, чтобы убедиться в собственном идиотизме. Так и будет. Сейчас же его девочка плачет, и непонятно, как ей помочь. Да и надо ли. Пусть выплачется досуха, а он её подержит. И поддержит. Но теперь все решения будут приниматься только им. Никакой самостоятельности для его ягодки в том, что касается их двоих.
Как-то однозначно и прямо сейчас Мэтт всё решил – эту девушку он больше не упустит. Не упустит и не отпустит. Нет, ну если только сама не попросит. А она не попросит, уж об этом он позаботится. И эта уверенность не сродни самодовольству, скорее, облегчению. Буддийскому, мать его, равновесию. Иню и Яну. Альфе и Омеге. Иону и электрону. Тому и Джерри. Ему придётся справляться с остальными буквами алфавита, с сопротивлением, с охотничьим и с другими инстинктами – низменными и не очень. Прямо сейчас Мэтту хочется оттянуть её волосы, заставить поднять к нему лицо и выцеловать все эти мокрые дорожки, раздражающие нежные щёки. К губам пылающим прикоснуться, дрожь их почувствовать.