Шрифт:
Annotation
Если ты пишешь о жизни, ты должен проживать ее на все сто. Живя шаблонно, без обретения, потерь, боли, не пропустив через себя всю палитру чувств, не напишешь сколько - нибудь стоящей строчки.
Веселов Артур
Веселов Артур
Лабиринт
ЛАБИРИНТ
1.
Город, в котором я родился, находится за десять тысяч километров от места моего нынешнего обитания. Город, в котором я родился, разместился на небольшом отростке от материка, уходящего в акваторию Тихого океана. Начиная погодой и заканчивая жизнью
Мой отец был потомственным моряком торгового флота, его дед еще при царе ходил на пароходах в порты Китая и Японии, драл тамошних шлюх и получал прочие удовольствия от общения с восточной культурой. Поговаривали, что мой прадед так же любил посещать опиокурильни в Гонконге, что вполне объясняет пережитую мною страсть к этому зелью. Мой дед был моряком и соответствовал всем требованиям, предъявляемым к советскому моряку, он был безупречен, или почти безупречен. Его безупречность начиналась в порту и заканчивалась за границей порта. Возвращаясь домой, он уходил в двух недельный запой, таскался по кабакам, бабам, превращая жизнь бабушки в кромешный ад. Мой отец был штурманом, он водил большие сухогрузы по пяти океанам, был сделан из чистой стали и имел чугунные яйца. В кабацкой драке он легко мог завалить пятерых, что и сыграло с ним злую шутку в одном из японских портов. Сломанные в трех местах конечности одного из нападавших на него узкоглазых ублюдков, стали причиной дипломатического скандала и закрытия до конца его дней возможности выходить за пределы советских приграничных вод. Моя мать, как и все женщины нашего рода, была классической женой моряка. Ее основным занятием было воспитание ребенка, ожидание мужа, часто затягивающееся до восьми месяцев, а так же посещение художественной школы, где она преподавала историю эллинской культуры. Ее маринистские картины украшали стены нашего дома, дома бабушки, дачи, друзей семьи и друзей друзей, ее работы можно было обнаружить в совершенно неожиданных местах, что всегда напоминало о ее незримом присутствии в моей жизни.
Моряка из меня не вышло. Меня не притягивала романтика девятого вала и далеких экзотических стран. По отцовской линии я унаследовал страсть к перемене мест, скитальчеству, женщинам и прочим удовольствиям которые предлагала жизнь. От матери я унаследовал чувство прекрасного, страсть к рисунку, которая потом переросла в страсть запечатлевать приходящие ко мне образы в строках прозы. От отца мне перешли его безбашенная дерзость, которая совершенно не вязалась с моей внешностью. Я был высок, тщедушен, не проходящая с детства аллергия делала взгляд моих водянисто синих глаз доставшихся от отца, всегда затуманенным, а нос неизменно имел красноватый оттенок. Я рано начал курить, рано попробовал алкоголь и вкус женщины. Учился посредственно, но всегда был хорош в гуманитарных науках. В написании школьных сочинений мне не было равных. Окончив школу, я без труда поступил на журфак. Это была совершенно другая жизнь. Здесь я испытал первую сильную любовь к женщине, которую вскоре затмила другая, более сильная любовь к наркотикам. Здесь в эксперименте мне не было равных. Я попробовал все наркотики, которые были созданы землей и человеческим интеллектом. Я употреблял наркотики, продавал наркотики, я был гуру, о наркотиках я знал все и даже больше. Потом была полиция, пара месяцев тюрьмы, нарколечебница, отчисление из университета и болезненное восстановление. Журфак я закончил через шесть лет вместо положенных пяти. Мне было двадцать пять, но в душе мне было все сорок. Устроившись в одну местную газетенку, я начал скучное прозябание, пописывая третьесортные статейки о жизни нашего города. Это была духовная тюрьма. Я начал пить и так бы скурвился в социальной канаве, если бы не одна встреча в баре.
Ей было тридцать, она была старше, что совершенно не вязалось с ее юной внешностью. Ее звали Муза. Как то в одну из пятниц мы в очередной раз напились, отлично потрахались , а утром, принеся мне кофе и бокал белого, она спросила - как долго ты собираешься продолжать сливать себя в сточную канаву? У тебя отличный язык, ты интересный рассказчик, попробуй писать. Это был переломный момент в моей жизни. Две недели я ходил сам не свой, перестал пить. Что то зрело во мне, что то росло. В какой то момент это стало больше меня, я стал задыхаться и должен был выпустить это наружу. Я послал на хуй главного редактора, уволился с работы. Взял ноутбук и уехал на дачу, заперся
Музу я встретил в баре, компанию ей составлял долгий коктейль, судя по ее меланхоличной улыбке, подтоплена она была изрядно.
Ее первыми словами было - Ты думаешь, я удивлена? Ты типичная свинья, как и все эти зомби с яйцами - держа в руке стакан и оттопырив указательный палец она провела в воздухе полукруг и сделала глубокий глоток.
– Что думает о себе мужчина, исчезая вот так, вдруг, развеивается в воздухе как младенческий пук? Или тебя поманила кровь предков в дальние моря? Где носило твою тощую задницу?
Я заказал двойной ром и сидел молча, давая ей выговориться. Ее несло. Мое молчание начинало ее выводить из себя. Первая сигарета за последние сутки принесла мне головокружение и ощущение легкой невесомости. Сделав глоток рома, я развернул ее к себе и заткнул ее милый ротик глубоким поцелуем. Едва мой язык достиг ее неба, как в него вонзились резцы зубов. Боль заволокла мой рассудок. Я издал жалобный стон и был освобожден. Рот стал наполнять сладковатый привкус крови. Ром был моей анестезией. Я заказал еще, мы сидели молча, бессмысленно глядя друг на друга через зеркало стоящее за рядом початых бутылок.
Мои несколько месяцев творческой сублимации совпали с ее воздержанием. Трахались мы неистово и самозабвенно, сперва начав в темной подворотне возле бара, потом в такси и остановились только с рассветом, обнаружив себя лежа на разорванной простыни и вышедшей от раскачиваний на середину спальни кровати. Я был прощен когда Муза узнала, с кем я изменял ей, отсутствуя месяцы. Она знала, что причастна к этому, знала, что положила начало чему-то стоящему. Я, Муза и мое творчество, мы стали шведской семьей. Она ушла, прихватив мою писанину, а уже вечером она позвонила мне и выпалила полный план действий по продвижению моего слова в массы. Работая маркетологом на местном радио, она имела неплохие связи и уже через месяц вышло несколько глав моей вещи в периодике, через полгода вышла в печать моя книга. Успех был коротким. Книга вскрыла пару социальных гнойников, о коих принято было молчать. Те, кого это касалось, бились в истерике. Бывшие комсомольцы в рясах и Ролексах, склонные к религиозному экстремизму, педофилии и крайним проявлениям гедонизма, требовали для меня костра инквизиции. Но весь этот тошный шум, как водится, был отличным маркетингом для моей книжонки. Не будь этого, успех был бы иным. Похоже, я был одним из немногих, кто не видел в ней таланта автора. После всей этой возни последовал кризис, творческая пустыня, бродя по которой в поисках вдохновения ты забываешь кто ты, зачем все это и что делать дальше.
В моем городе становилось тесно. Если ты собираешься потратить себя на творчество, нужно менять места обитания, так как только посредством этого твоя жизнь будет наполняться новыми образами. Если ты пишешь о жизни, ты должен проживать ее на все сто. Живя шаблонно, без обретения, потерь, боли, не пропустив через себя всю палитру чувств, не напишешь сколько - нибудь стоящей строчки.
Мою работу заметили те, кто нужен нам иногда, что бы оседлать успех. Появилась перспектива выпустить книгу в одном столичном издательском доме. Я не из тех, кто с раболепным трепетом мечтает о Москве, благодаря бабушке у меня об этом городе дурные воспоминания с детства. Я был там с ней в одну из зим, когда учился в начальных классах. Этот город отложился в моей детской памяти ледяным ветром на каменной Красной площади, длинной, серой очередью в мавзолей, иссушенным трупом дедушки в гробу и утомительном блуждании по душным галереям Третьяковки.
В школе у меня был товарищ, круглолицый, розовощекий увалень Сашка Бергман. Мы жили в соседних домах и регулярно шкодили в близлежащих окрестностях. Его родитель был дипломатическим чиновником. Какое то время они жили в Японии, лет десять назад его отца перевели в МИД в Москве. Лет пять спустя, отца перевели в посольство в Берлине. Сашка частенько звал меня в гости, так как из-за работы был вынужден остался один в Москве в двухсотметровой квартире на Денежном переулке.
2.
Собрав чемодан, не сказав Музе не слова, я исчез. Июль был шикарным, умеренно теплым днем и бодрящими короткими ночами. Солнце, едва закатившись за горизонт, вскоре выпрыгивало снова, создавая иллюзию бесконечного дня. Мой оставшийся с детства скепсис к этому городу растворился в экстазе безмерной любви к нему. Москва, эта не стареющая шикарная бабища влюбляла в себя. Она становится благоприятной почвой для твоих талантов, пороков, и тайных желаний. Она прекрасна в своей эклектике и еще сохранившемся, но бесследно исчезающем духе провинциальности в подворотнях старого города.