Лабиринты чувств
Шрифт:
«Неисповедимы пути Господни, — думал Квентин, уже почти смирившись. — Господи, укажи мне мой собственный путь!»
По не посылалось ему никаких знамений и ориентиров. Только маленькие золотые часики тикали в кармане, как будто у них было сердце.
Направо теперь или налево? Забыл. Надо вернуться и переспросить. Но и обратного пути уже не найти среди этих лабиринтов. Напрасно он послушался участкового, нужно было выйти во двор и попасть в дом обычным путем, через подъезд, как ходят во всем мире нормальные люди.
Квентин уперся во что-то твердое, шершавое. И, как назло, лампочку на этом участке кто-то не то вывинтил, не то разбил. Щелкнул зажигалкой и даже застонал.
Перед ним была свежая кирпичная кладка. Он уже утыкался в нее сегодня, но с другой стороны, из гастронома.
Было жутковатое ощущение, что он оказался где-то в изнаночной стороны мира. По богословским канонам это значит — в аду. Значит, именно так наказывают за грехи: пустотой, одиночеством и отсутствием ориентиров…
Лабиринт, из которою нет выхода, и где-то за углом ожидает свою жертву кровожадный минотавр. Он гораздо страшнее тех рассвирепевших быков, которые неслись на Квентина во время уайтстоунского родео. Те были живыми грудами злобного мяса, а этот — бесплотен и молчалив. Он невидимка. Но от итого он нс менее реален.
Минотавр против кентавра. Кто кого?
Давным-давно, в седой античности, в таком же лабиринте заплутали отец и сын, Дедал и Икар. Но мудрый мастер Дедал нашел выход… Господи, ну конечно же!
Вверх!
Кентавры тоже всегда устремлены ввысь, к звездам!
Как же он забыл, ведь усатый полисмен тоже произнес эту фразу: выше, выше и выше!
Вот ступеньки. Пролет, еще пролет и еще!
Ничего, что болит нога: такую ли боль приходилось вытерпеть! Вперед же, Джефферсон! Вверх, Джефферсон! Джефферсоны так легко не сдаются. Они всегда играют по-крупному и в итоге срывают банк…
Петляет лестница…Судьба-крупье тасует свои карты…
Тройка… какой этаж, не третий ли?
Семерка… а может, он уже до седьмого добрался?
И вот впереди забрезжил свет. А может, с заглавной буквы: Свет? Какая карта ляжет следующей?
Перед ним — обшарпанная дверь. И на ней медный номерок с номером квартиры: 100.
Сто. Уан хандред.
Но нули можно отбросить, и останется единица.
Квентину выпал туз.
Глава 13
НЕТ, ВАША ДАМА БИТА…
Все правильно: на ободранном косяке три электрических звонка, как и описывал полисмен.
Прежде чем нажать на средний, как ему было указано, Квентин присел на ступеньки. Не мог заставить себя тронуть этот крошечный кругляшок вот так сразу, с ходу. Должен был собраться с силами и с мыслями.
А мысли путались, и их упорядочивало только мерное тиканье золотых часиков, которые Джефферсон, словно для моральной поддержки, поднес к лицу.
Бежала по циферблату тоненькая золотая стрелка.
Тройка… три секунды.
Семерка… семь секунд.
Минута!
Он вскочил на ноги и позвонил.
— Туз-з-з-з! — задребезжала в квартире трель, пронзительная, как жужжание комара.
Легкие шаги зa дверью, ведущей не то в небеса, не то в преисподнюю.
Голос, отдаленно знакомый. Тот или не тот? Ее или чужой? Нe понять:
— Иду, иду!
Подарок зажат в кулаке, а ладонь мокрая — мокрая. Хорошо, что швейцарские часы водонепроницаемы.
«Туз! — шептал он. — Пусть выпадет туз. Я объявил ва-банк! На эту карту я поставил всю мою жизнь!»
Ну вот, дождался. Дверь открыли, как в игре открывают карту.
Дама…
Она была перед ним. Но совсем не такая, как раньше.
Она его даже как будто не узнавала. Или он попросту был ей совсем не интересен?
Но Боже, что с нею стало! Худшие опасения Квентина оправдались.
Стройная и невесомая, как прежде, стояла она, однако вульгарно выставив бедро и манерно уперев в него выгнутую руку.
Прямо как завзятая парижская профессионалка с Пляс Пигаль, из района красных фонарей.
Томно взмахнув густо намазанными ресницами — а прежде ведь никогда сильно не красилась! — она посмотрела на него хищно и зазывно, точно на потенциального клиента. При этом еще эротично качнула торсом.
О, он сразу вспомнил это движение. Нет, не парижанка она вовсе, а турчанка, исполняющая танец живота! Одалиска, наложница из гарема султана. Только подстрижена не по законам шариата.
В самом деле, что это у нее на голове? Какая-то непристойность, достойная нс то панков, не то гранжей, но уж никак не его Джулии. Розовая лысина, едва прикрытая поросячьей щетиной, да еще клетчатая и с выбритыми иероглифами в придачу.
Та, прежняя, чистая и женственная Юля была с мягкими светлыми волосами, подобными шелку…
А глаза, а взгляд! Если это и зеркало души — то мутное и кривое. Нет, скорее, сама душа мутна и темна, что и отражается в этих холодных кошачьих зрачках!
А прежде ему казалось, что там — глубина. Серебристое, живительное озеро любви открывалось ему в глазах той Джулии, которую он боготворил.
Ведьма, оборотень! Какие чары наслала она на него весной? Как он мог поддаться им, точно неопытный школьник-подросток? Что он в ней нашел?
Сейчас ему стало ясно: то было помутнение, сумасшествие, болезнь. Теперь он выздоравливает. Теперь он трезво смотрит в лицо реальности. И в лицо этого коварного, отвратительного существа. Существа, впрочем, по-своему красивого и даже, быть может, совершенного в своей порочности. Но прелести такого рода — не для него.
Квентин Джефферсон любил другую девушку. Теперь он не любит больше никого. Подделки ему не нужны, он ценит только подлинники.
А ненастоящая Джулия, дурная пародия на его любимую, жеманно скривила пунцовые губки и наигранно произнесла: