Лабиринты времени
Шрифт:
– Молчи, паскудник. Женщина – не твоя торговка, ей уход нужен и уважительное обращение. Или у тебя глаза повылазили?
– Ша, Веня еще-таки может отличить женщину от базарной бабы. Держи, спекулянтка.
– Теперь спасибо, с тобой всегда приятно иметь дело. Я покажу вам комнату и к вечеру принесу мандаты, а вы располагайтесь.
Чтобы если покушать, то в кухню. Смотрите как. Идемте дальше. Здесь живет Соломон, он врач. Здесь Кацик, просто Кацик. Туалет во дворе. Колонка, иде льется вода, тоже во дворе. Ведро я дам на сегодня, а завтра, когда Веня расплатится с вашим мужем, купите себе. Веня расплатится,
Додик с Региной и двумя детьми, Хилькой и Ефимкой, занимали огромную, чуть ли не двадцатиметровую, комнату. Кроме этого у них была передняя, которая могла служить кухней. У Додика был свой, отгороженный ширмой угол. Там стояли стол, стул, были смешная настольная лампа на курьей ножке и огромное увеличительное стекло в железной оправе. На полу выстроились баночки с чернилами, стакан с перьями для письма, карандаши, большие и маленькие пачки бумаги, ножи, ножницы и линейки с дырочками и без. Нормальному человеку пройти было очень трудно. Мадам Феня протиснулась и встала за спиной у Додика.
– Мадам Феня, я могу написать любую ксиву.
– Два мандата, Додик.
– Шо за печати? ЧК, портовые или волостные, например, Бурлачьей Балки?
– Портовые, их Веня уже взял до себя на работу.
– Так он биндюжник?
– Да.
– Повезло-таки Вене.
– Им тоже у меня будет не плохо.
– А шо за люди, офицер или пижон?
– Не, не пижон – это точно. Тебе шо за дело, пиши давай.
– А денежка?
– Додик, ты меня обижаешь или я не поняла?
– Ша, все пишу, мадам Феня. Бумага… посмотрите – это же снег, а не бумага. С серпом, якорем, баржой и мордой лошади, точно как портовой бланк Одесского общества биндюжников. Печать лучше, чем у оперуполномоченного. Так, родились они где?
– В Одессе, Додик, в Одессе.
– Так он таки пижон. Де была его лошадь и телега вчера, когда Веня рвал на себе последние волосы, а кефаль подыхала от жары?
– Додик, забудь на минуту об Вене, об этих людях – и не вспоминай о них больше никогда, а знай себе биндюжника и его жену.
– Мадам Феня, за эти хрустящие франки я готов забыть даже собственное имя и этот день.
– Выпей и забудь.
– Уже забыл. Но писать уже можно?
– Пиши, конечно, чего я сюда пришла, тебя послушать?
– Мадам, не торопите меня, все должно быть красиво, и ошибки, шо делает оперуполномоченный, нужно сделать так же криво, как выводит его рука с похмелья.
– Ты гений, Додик.
– Моя профессиональная честь не позволила бы сделать мандат тяп-ляп. Мадам, вы так и будете стоять у меня над душой, шо памятник Ришелье?
– Я буду стоять у тебя над головой, пока ты не закончишь.
Додик задумался, но не мог подыскать причины и слова, чтобы очистить воздух над своей головой.
– Ладно, стойте. И можете позвать Соломона, Кацика, Рохлю с ее детьми и заодно… – Додик!
– Ша, все, молчу.
Буквы располагались одна за другой – такие красивые и такие похожие на то, как пишет оперуполномоченный, и ошибки просто чудо, как хороши. Печать и роспись, размашистая и с особым крючком. Не мандат, а картинка.
– Ах, Додик, какие у тебя золотые руки, – сказала мадам. Но тут же вспомнила, что перехваливать нельзя и перевела разговор на другую тему: – А шо, нет твоих детей и жены?
– Как нет, есть, просто они ушли в синагогу.
– А ты, когда-нибудь ходил в синагогу?
– Нет.
– Не веришь в Ягве?
– Верю, но Ягве не выполняет моих заказов – и мне приходится самому обеспечивать семью.
– Купи Регине и детям чего-нибудь.
– Заходите, мадам Феня, всегда рад помочь и подзаработать.
– Забудь о Паве, как его и не было.
– Недаром говорят, что мадам Феня может поднять покойника и заставить его идти за собственным гробом, чтобы лошади было легче.
Так мой муж, твой дед, стал биндюжником. Работал с восхода и до заката, а часто и сутками напролет. Рыба – основной товар на привозе, хлеб дороже золота был. Все рыбу любят: и бандиты, и большевики, и французы с белогвардейцами – такой кавардак с властью, ужас – следят друг за дружкой, стреляют, режут, грабят. Дед твой передумал за границу бежать: кому мы там нужны, помрем без денег. Мы же все бросили в Петрограде, когда бежали. Остались в Одессе, и выдали нам документы, что пролетарии мы: рабочий порта и уборщица. Тогда, надо сказать, в Одессе новая власть очень любила демонстрации устраивать.
Праздничные колонны шли по улицам города. Людей было много. Флаги, транспаранты, портреты вождей висели над головами и казалось, что их лихорадит. Люди разговаривали, поворачивались, смеялись, дрожа всем телом, приседали, чтобы выпить и все, что они несли в своих руках, так же подпрыгивало и колыхалось из стороны в сторону. Раздавались призывы и здравицы коммунизму, Розе Люксембург и другим, непонятно почему, таким дорогим для новой власти, людям.
На Дерибасовской стояла сцена и по ней важно прохаживался, разминая затекшие ноги от долгой неподвижности, отец города в кожаной куртке. Вдруг над площадью пронеслось: «Паве, его лошади и чекистам наш биндюжнический привет!». Мадам Феня опешила, а Веня снова сложил ладони рупором, но второй раз крикнуть ему не дали.
– Веня, из тебя, может быть, и получился бы хороший оратор, но для этого нужно прочесть хотя бы уголовный кодекс.
Веня улыбнулся, как человек, понимающий преувеличения в свой адрес, он решительно заявил, что не хочет быть оратором, потому как они плохо кончают; к тому же надо знать, что написали наши вожди, а что они и не собирались писать, а мы все равно это читаем. Оратор должен быть подкован лучше, чем лошадь Павы, а у меня усидчивости для этого не хватит и мозгов.
– Это ты правильно сказал, кроме усидчивости нужны еще и крепкие мозги, и золотая голова.
– Мадам Феня, не обязательно каждому иметь золотые мозги, их в повозку не запряжешь и сортиры не почистишь.
– Веня, прекрати просто выкрикивать всякие глупости и не умничай.
Колонны шли уже около часа, и люди восторгались, какая Одесса большая и как много в ней людей живет.
– Вы заметили, шо мы на одном месте топчемся?
– Мы второй раз прошли мимо беседки Дерибаса.
– Мы шо, ходим по кругу?
– Да.
– До революции Одесса была на третьем месте после Петербурга и Москвы, а теперь на пятом, – сказал Веня.