Лабиринты времени
Шрифт:
– Мы не буржуи, наш папа биндюжник, – стал спорить Боря с мадам Феней.
– Вы ленивые, а значит, буржуи. Завтра я приду к тебе в школу, Хилька, и скажу директору, чтобы построил всех детей, и перед всем строем с тебя сняли галстук. Буржуйские дети не могут быть пионерами.
– От тяжести бывает грыжа. Вы хотите, чтобы у нас была грыжа? – сказал Боря.
– А Павлик Морозов, он не думал о грыже, он жизнь отдал, – парировала мадам Феня.
– Его папа был кулак, а мы дети биндюжника, – упорствовал Боря.
– Если человек не буржуй, он любит работать, а вы только гулять, плясать, ползать по катакомбам,
– Ладно, мы наносим воды, – согласились дети.
– Я хочу, чтобы Хилька дала честное пионерское.
– Я могу, – согласилась Хилька, – но без галстука слово недействительно.
– Носите воду, чертенята, и быстро.
– Мадам Феня, а столица земли что? – спросил Боря.
– Какая столица и какой земли?
– Да земли!
– Столицы могут быть только государств, шо вы мне голову морочите? Вам папа разве не отвечал на такие вопросы?
Боря, я же тебе рассказывала о земле и о городах, ты что, забыл? Это он подлизывается, хочет альбом ваш посмотреть, ему картинки очень нравятся.
– А я повидла хочу, – сказала Хилька.
– А я думаю, что вы приготовили что-нибудь вкусненькое, как всегда. Вы так хорошо готовите, – проговорил Игнат.
– Идемте, подлизы – накормлю, покажу и угощу.
– А Одесса пишется всегда с большой буквы? – снова спросил Боря.
– Да.
– А земля?
– Нет.
– Значит, Одесса важнее земли, – загалдели дети.
– Значит, шо вы глупее, чем я думала.
Дети, сидя на диване, ели бутерброды с вареньем и рассматривали альбом с картинками.
– О, на деда Гольцмана похож.
– Он, смотрите, мадам Феня, точно Гольцман.
– Один в один.
– Это не Гольцман, дети, это фараон. Он уже мертвый и ему больше двух тысяч лет, – сказала мадам Феня.
– Я думал, Гольцман моложе, – сказал Боря.
– Это не Гольцман, Боря, это – фараон.
– Ты права, Гольцман никогда не был фараоном, иначе мы бы знали. Гольцман нам всю свою жизнь уже рассказал, он простой сторож.
– Мадам Феня, а он хорошо сохранился для двух тысяч лет.
– Он забальзамированный, поэтому и сохранился, – ответила мадам Феня.
– Значит, если забальзамировать, то человек не постареет?
– Да.
– Тогда давайте забальзамируем папу.
– Бальзамируют, Боря, только мертвых.
– Жаль, – сказали дети хором, доели бутерброды, попрощались с мадам и ушли. Мадам Феня прилегла и немного даже задремала, когда ее разбудил переполох во дворе. Мадам поднялась и, подойдя к окну, отдернула занавеску:
– Что случилось?
По двору бегали мокрые с головы до пят Додик со своей женой Региной, Соломон, жена Павы, Кацик и сантехник.
– Я перекрыл воду. А кая-то сволочь залезла в люк и открыла вентиль. Я сделать ничего не успел.
Мадам Феня выскочила во двор. Кацик отжимал платье жены Павы. Самого Павы не было, из люка торчала чья-та задница и две ноги в брюках. Это Пава, догадалась мадам.
– Какой сильный напор, как при потопе, – смеялся Кацик.
– Не щупай жену Павы! А ты, Соломон, на шо вытаращился? Зеньки не повыползают?
Все стали смеяться. Пава из люка вытаскивал детей.
– Пава, ты даже не подозреваешь, кто помогал выжимать платье твоей жены. Куда ты смотришь?
– На детей, мадам Феня.
Дети были грязные и мокрые.
– Они
– А мадам Феня нас накормила.
Все засмеялись, а на Соломона напала икота. Вылез сантехник, черный от грязи и мазута, и тоже засмеялся, глядя на детей и взрослых. Все – грязные и мокрые – стоят полукругом и хохочут.
– Шоб я так всю жизнь смеялась, – сказала мадам Феня. Все захохотали еще громче.
Шестнадцатого сентября сорок первого года в город вошли румыны и фашисты. Город уже был разрушен, пресной воды не было, и пришедшая власть возобновила расстрелы с новой силой. Голод и холод уже забрали жизни Додика, его детей и жены. Соломона расстреляли, а мадам Феня пропала где-то в Германии, куда увозили в товарных вагонах всех пойманных евреев. Вечер уже, иди спать. Завтра, если захочешь, я дальше расскажу о нашей жизни.
Мне снится дедушка – молодой и красивый, в самом прекрасном городе Санкт-Петербурге, обнимая жену и отца, он восклицает: «Ура! Я завтра офицер!». Каждые каникулы и летом, и зимой мы ездили к бабушке в деревню. Жизнь не сломала ее, она добрая и нежная, а сколько пришлось пережить ее поколению! Три страшные войны, а между ними голод и смерть. Я ждал продолжения рассказа, ведь – как же так – жизнь при новой власти наладилась: и комната, и документы, и работа есть, а дедушка был расстрелян как враг народа. Почему? Как они оказались в деревне? Если уехали из города, то когда? Все, что было связано с жизнью дедушки, мне хотелось знать, казалось, он оживает в моем сознании. На следующий день я никуда не пошел, так и проговорили с бабушкой до позднего вечера.
«Бежали мы, внучек, опять же, от голода, это уже, когда началась Вторая Мировая, вернее, Отечественная война, чтоб ее… Деда твоего, мужа моего, значит, на фронт забрали, а я без него в городе детей не прокормлю, вот и уехала в деревню. Оккупацию и голод пережили, отец твой выжил и не хворал, а вот братьям его не повезло, но то – отдельный сказ.
Дедушка вернулся в тот день, когда сельсовет объявил, что войне конец. Я ведь и не ждала его, уверена была: не пережил он бойню эту. Воевал в Ленинграде, а из-за блокады письма и не приходили. Три года ни одной весточки. Пришел, значит, – и за работу, вся земля в железе – сеять некуда, голод страшный, а в лесу и желудей не сыщешь. Хата, хоть и разрушена, но все ж крыша над головой есть, значит, ночевать будем не под открытым небом. Нам еще повезло: мы живы. В деревне немцы, за убитых партизанами офицеров и солдат собрали детей, мужиков, женщин и от Винницы до Одессы, вдоль железной дороги и на каждом телеграфном столбе, повесили по одному человеку. Так они и висели все двести верст с двух сторон от полотна. Нас бог уберег, только братьям твоей мамы не повезло и мужу моему… Вернулся он весь в медалях, худой, старый и слабый, все соки из него война выжала. Обрадовалась я: не инвалид безрукий, безногий, и живой! Воспрянет, не впервой, третью войну пережили – и то слава богу. Недолго радость моя длилась, с тех пор и прячу фото это. Приехали утром – и арестовали твоего деда, видать, за прошлую войну. Председатель предложил от него отказаться, чтоб детей спасти и себя, конечно. Я и отказалась от мужа своего, дескать, не знала, что гад он такой». Бабушка поднялась – пора скотину кормить.