Лаборантка
Шрифт:
Мотивируя себя приближающимся общением с Алёной Борисовной, я с усилием пресекла бесконтрольный плач и глубоко вздохнула. Больше всего я бы не хотела показывать свою уязвимость перед ней: иначе я рисковала получать по больному каждую нашу встречу. Поэтому растерла запястьем влажные дорожки и уверенно потянулась к крану холодильника. Последний штрих — электрическая плитка. Я расположила её под реакционной колбой и раскрыла дверь лаборатории, чтобы поглядывать за ходом синтеза.
За соседней стенкой слышался приятный звон химической посуды, ловко оказывавшейся то в руках лаборантки, то на столешнице.
— Алёна
— Отлично, Даночка. Бери флаконы, и пойдем к рефрактометру. Умеешь им пользоваться? — я направилась вглубь лаборатории и заглянула в раскрытую коробку с множеством баночек, укутанных в прослойки полиэтиленовой плёнки. Действительно, уйма работы…
— Да, в университете есть рефрактометры. Правда, старенькие уже, — мы осторожно переглянулись, и я увидела, как Алёна еле заметно тревожно опустила взгляд к распакованным образцам. Она взволнованно кусала губы, которыми продолжала прескверно улыбаться в знак показной вежливости.
— Всё-таки, нам повезло, что ты согласилась работать здесь, — совершенно излишняя неуместная похвала резанула по ушам. Но я продолжила перетаскивать коробку к подготовленному столику.
И решила ничего не отвечать. Мы разбрелись по разным углам: Алёна достала списки образцов и что-то помечала, каждый раз, когда переносила шприцом пробы отдушек в баночки, подготовленные на весах. Я же механично наносила капли на пластинку, записывала замеры в тетрадь, и затем натирала стёклышко ваткой, смоченной в спирте. Так мы и молчали.
Алёна Борисовна по какой-то причине старалась подобраться ко мне в разговоре поближе. Но, наверное, и сама понимала, что это чересчур странно и подозрительно выглядит. В моих руках сменялись флаконы один за другим, в её тоже; затем мы поменялись коробками.
— И как твои успехи с синтезом? — она попыталась сделать непринуждённый вид, но поверх её напряженного стервозного образа это выходило странно.
— Всё в порядке, поставила повторный, — я попыталась отделаться общими фразами и увидела, как женщина вовсе перестала улыбаться. Теперь она выглядела строго и задумчиво.
— А… Антон Владимирович доволен результатом? — мы обе проследовали к рефрактометру, и лаборантка заглянула в мои записи, будто и не вчитываясь в них, а так, для вида.
— Кажется, да, — я обратила внимание, что и сама занимаюсь вознёй, без всякой пользы перебирая флаконы. Вот мы и подступились к волнующей нас теме… Всё всегда вертелось вокруг директора. Но говорить о нём сейчас и тем более с Алёной мне было мерзко. В груди застучало так сильно, что перед глазами слегка поплыло. Женщина потеряно смолкла, заметно размышляя о том, за что ещё зацепиться…
Её заискивающее любопытство одновременно и пугало, и неожиданно для меня самой пробуждало сострадание. Ведь она, как и я, отчаянно желала быть единственной у Антона Владимировича.
— И как тебе запах? — ожидая услышать каверзный вопрос о том, почему я задержалась в директорском кабинете, я медленно подняла взгляд на Алёну. Она по-прежнему сияла нескромным интересом, но наш разговор вдруг свернул к рабочей теме… Разве дело было не в Антоне? — На что похож?
Я было раскрыла рот, но затем с подозрением осеклась.
— Похож… На действительно удачный проект, — я улыбнулась как можно доброжелательнее, чтобы показать ей, что сомневаюсь в том, могу ли об этом распространяться.
В женских непроницаемых зелёных глазах промелькнула бессильная злость. И мне она даже была понятна. Алёна посодействовала моему трудоустройству, а теперь я как будто ее подсиживала и уводила возлюбленного… Наверное, так это и было на самом деле до сегодняшнего дня.
Глава 11
Открытие бара я еле дождался. Привычный культурный отдых с потягиванием крепленых напитков заведомо был обречён претвориться попойкой: весь оставшийся день в отгуле я пытался осознать — как случилось так, что она бесцеремонно, беспричинно меня отвергла… На стойке то и дело материализовывалась новая рюмка. Я даже не начинал их считать, бесконечно всматриваясь в отблёскивающее прозрачное дно. По эту самую часть моё эго и было основательно задето.
Кто объяснил бы мне, в чём я оказался так плох… Или в чём настолько хорош, что у Даны Евгеньевны «отшибло память». Я, конечно, видел, что в кабинете обнажаться ей было неловко; в моей квартире, в которую она неизвестно как попала, девушке было гораздо сподручнее. Но неужели невинный страх оказаться пойманными усмирил её несоразмерную дерзость… Хотя… Я даже не помню, случалось ли мне ещё когда-то получать такие звонкие, обидные пощечины. Она сказала что-то вроде: «я по-твоему идиотка?»
До того момента и мысли такой не возникало. Я всецело был озабочен психологическим комфортом и неведением лаборантки, её увлеченностью мной, помимо гнусных энциклопедий и справочников, а после её побега из моей квартиры, когда я проснулся с утра голый и в многозначительном одиночестве, я только и думал, как в таком стройном милом тельце уместилось столько цинизма… Поразительно. Меня превзошли по наглости, но это скорее цепляло, чем вызывало осуждение. Разве я давал ей хоть повод строить такие догадки? Но теперь-то я понимал: прыгнуть в койку, а потом сокрушаться, что «я не такая» было достойно самого идиотского женского поступка.
Вместо выпитых объемов я старался считать время по часам, как привыкли все трезвые люди. Но быстро всасывающийся на голодный желудок алкоголь взамен украденного вечера отнял у меня лишь жалкие сорок минут. И вот я уже практически лежал на барной стойке, разглядывая наручные часы и самозабвенно рассуждая: засосы — это, как я и подумал, повод такой, или Дана действительно свои не признала… Может, не было у неё причин меня отшивать. Просто застала нас с Алёной в кабинете, выдумала себе невесть что и набросилась с обвинениями… Ну и что тогда? Мне подойти к лаборантке с заявлением, что я… Что я что? Верно ждал с самого утра повторения лишь с ней?..