Лабух
Шрифт:
Быстро добравшись до оживленных улиц и почувствовав себя в относительной безопасности, перешёл на шаг и попытался восстановить дыхание. По крайней мере, вокруг были люди и при них меня резать не станут…
— Куда так торопишься, солдатик? — кокетливо окликнула меня какая-то стрёмная женщина с сигаретой в крашеном кармином рту.
— Тебе какое дело! — огрызнулся я.
— Грубиян! — уничижительно фыркнула проститутка и отвернулась в поиске клиентов.
Оглядевшись, я вдруг понял, что нахожусь на том самом месте, где в будущем будет площадь Победы, с одноименным кинотеатром, а теперь… надо же какое совпадение! Синематограф! А люди, толпившиеся вокруг, пришли на сеанс…
— Негодяй! — донесся до меня чей-то крик. — Подлец! Ты хочешь меня разорить?
Резко оглянувшись, я заметил хорошо одетого плотного господина, ругавшегося с каким-то невзрачным длинноволосым юношей. По нелепому выражению застывшему на его лице и неловким движением было понятно, что молодой человек до того пьян, что едва стоит на ногах. В общем, ничего не обычного, ели бы не одна деталь, а именно длинные и артистичные пальцы выдававшего в нем служителя муз.
— Мерзавец! Алкоголик! — продолжал костерить его нэпман.
— В чем дело, гражданин?! — как можно более строгим голосом вмешался я.
— Что? — вздрогнул коммерсант и повернулся ко мне.
Очевидно, мой полувоенный костюм и строгий голос ввели его в заблуждение и он, решив, что перед ним представитель власти, принялся оправдываться.
— Видите ли, — срывающимся голосом начал он, — этот человек мой тапёр!
— И что?
— Но он же пьян!
— Это не преступление!
— Да как же не преступление, если сейчас начнется сеанс, и он должен играть!
— Сеанс? — все еще не понимал я.
— Да! Я владелец синематографа! — едва не завопил от возмущения тот, после чего взглянул на меня более внимательно. — А вы, позвольте осведомиться, кто?
— А тапёр это — пианист? — вспомнилось мне значение слова.
— Представьте себе! — съязвил в ответ нэпман.
— Вам повезло. Я тоже музыкант и могу сыграть за него!
— Вы? — недоверчиво взглянул на мой прикид коммерсант.
— Простите, вам шашечки или ехать?
— Что?!
— Много ли сейчас вокруг вас вокруг людей умеющих лабать на пианино?
— А вы справитесь? — уже заинтересованным тоном спросил он.
— Ну, разумеется! — постарался придать своему голосу уверенность, которой совсем не чувствовал.
Зрительный зал оказался небольшим насквозь прокуренным помещением, заставленным грубо сколоченными лавками. До отдельной будки для киномеханика и его аппарата еще не додумались, а потому стрекочущий агрегат стоял прямо в зале. Чтобы заглушать его шум, и был нужен тапёр.
Располагался его рабочий инструмент в углу перед сценой, так чтобы музыкант мог видеть происходящее на экране. С другой стороны устроился подозрительно поглядывавший на меня хозяин заведения. На моё счастье, пианино марки «August Forster» оказалось вполне исправным и хорошо настроенным.
На этом хорошие новости заканчивались, поскольку пальцы, доставшиеся мне от Николая Семенова, возможно, хорошо умели работать напильником или чем-то подобным, но вот для пианиста оказались просто деревянными. Но, даже сообразив это, решил не сдаваться. Быстро пробежавшись по клавиатуре, чтобы хоть немного восстановить навык, кивнул, дескать, готов и, успев заметить страдальческое лицо владельца кинотеатра, принялся играть.
Как это ни странно, но у меня почти — получилось. Работа ресторанного музыканта во многом полна импровизаций, так что дело оказалось мне до некоторой степени знакомым. Кроме того, кое-что в моей голове после обучения в музыкалке все-таки сохранилось. Например, небезызвестное творение Скотта Джоплина «Maple Leaf Rag», что в переводе означает «Регги кленового листа». Вы почти наверняка слышали ее…
— А вы не так плохи, как я сначала подумал, — задумчиво заявил мне нэпман после окончания работы. — Давно не было практики?
— Увы, — отозвался я, разминая уставшие пальцы. — Очень давно. Целую жизнь назад…
— Что же, понимаю вас. Хотите служить у меня?
— Что делать?!
— Ах да, сейчас принято говорить «работать», — поморщился хозяин.
— Простите, мы так и не познакомились.
— В самом деле? В таком случае позвольте представиться, меня зовут Всеволод Барский. В прошлом… а впрочем, какая разница?
— Абсолютно никакой! Николай Семёнов. К вашим услугам.
— Так мы договорились?
— Почему бы и нет, — ответил, решив, что для начала это совсем не плохо. — Но вы так и не сказали, сколько будете мне платить?
— Восемьсот тысяч за сеанс. При условии, конечно, что вы скоро восстановите свои навыки. Публика, конечно, у меня не самая притязательная, но…
— Сколько? — озадаченно переспросил, сообразив, что совершенно не представляю себе нынешних цен и даже внешнего вида денег.
— Когда сможете играть лучше, подниму до миллиона! — пообещал неправильно истолковавший мое удивление хозяин.
Глава 3
Если бы кто-то спросил меня, на что более всего походила Россия 1920-х годов, я бы сказал, что на рынок. Торговали все и всем, от спичек и предметов первой необходимости, до продуктов питания и предметов роскоши. В одном ряду можно было встретить хитрого крестьянина и благообразную старушку из бывших, флегматичного инвалида и горластую девицу, а вокруг них стайки вездесущих беспризорников, как будто сошедших со страниц Пантелеева и Белых.
Ничуть не менее разнообразными могли быть и товары, лежавшие на прилавках. Мелко порубленные листья ядрёного самосада соседствовали с салом и солёной капустой. Среди ношеной одежды попадались мундиры каких-то сановников, сплошь обшитые золотыми или серебреными позументами, а рядом с теми и другими — самодельные зажигалки, примусы, грубовато выструганные игрушки и бог знает что ещё…