Лабух
Шрифт:
— Коля, — шепнул во время перерыва половой Федька — шустрый кудрявый парень с нагловатой усмешкой. — Тебя просят в отдельный кабинет пройти.
— Ты меня, часом, с Корделией не перепутал? — усмехнулся ему в ответ, разминая пальцы.
— Не, — заржал тот, оценив иронию. Корделия была довольно известной проституткой, время от времени появлявшейся у нас, но чаще, работавшей по богатым клиентам. — Она уже там!
— Слушай, какого чёрта? Мне на сцену пора идти…
— Да не кобенься ты. Там с ней такой человек пришел!
—
— Бери выше!
— У меня скоро выход!
— Да успеешь, чёрт упрямый!
В тесном кабинете, отделённом от остального зала занавесью из какого-то плотного полотна, сидели двое. Та самая Корделия — довольно симпатичная на фоне остальных представительниц своей профессии барышня, и её кавалер — солидный нэпман, лицо которого показалось смутно знакомым.
Стол перед ними ломился от изысканных по меркам нашего заведения блюд, напитки, судя по всему, были им под стать, но, кажется, они пришли сюда вовсе не за этим.
— Здравствуйте, — постарался улыбнуться как можно обаятельней. — Рад видеть вас в нашем скромном заведении!
— Присаживайтесь, — барственным жестом предложил мужчина.
— Благодарю, — не стал чиниться я. — Но, только если на минутку. Публика ждет.
— Ничего страшного, здешняя подождет, — скривил губы коммерсант.
— Простите, но моё имя вам известно, а мне ваше нет. Неудобно как-то…
— Ты что, Коленька, — затараторила Корделия. — Это же Пётр Михайлович Грохотов, владелец «Ласточки»!
Теперь всё стало на свои места. «Ласточка» была самым фешенебельным заведением в Спасове и совмещала шикарный для нашего города ресторан с вполне приличной гостиницей. Новые власти неоднократно пытались закрыть её, но та всякий раз возрождалась. И именно с неё я начинал поиски работы…
— Я человек занятой, — благосклонно взглянул на проститутку нэпман, — а потому перейду сразу к делу. Ты — хороший музыкант. Переходи работать ко мне. Только для начала приоденься, что ли. Всё-таки у меня место приличное.
С этими словами, он извлек из-за пазухи пухлую пачку «совзнаков» миллионов примерно на пять. — На ка вот, на представительство….
Что тут говорить, предложение было щедрым, вот только…
— Увы, но как ни лестно, вынужден вам отказать!
Ей богу, если бы я встал на голову и исполнил сальто-мортале, присутствующие удивились меньше.
— Коля, ты что, с ума сошел? — пискнула Корделия.
— Молодой человек, — в голосе Грохотова прорезался металл. — Я ведь два раза не предлагаю!
— Я тоже. Помните, как приходил к вам устраиваться? Просил дать мне возможность спеть?
— Не припоминаю…
— Вы тогда ещё Федота кликнули. Очевидно, чтобы спустить меня с лестницы…
— Ах вот оно что, — вспомнил, наконец, нэпман и неожиданно стал вежливее. — А вы, стало быть, обиделись?
— Тогда я был голый, босый и голодный. Гитары не было, знакомств тоже… за харчи готов работать… Теперь — нет!
— Цену набиваете?
— Не без этого. За всё, дорогой мой Пётр Михайлович, в этой жизни надо платить. И артисты в этом смысле нисколько не исключение!
— И сколько же вы хотите?
— Десять лимонов аванса и по пять за выступление.
— Известно ли вам, что я вовсе не плачу жалованья большинству своих сотрудников? На чаевые живут, да ещё и долю метрдотелю заносят…
— Вот такие как вы, до революции народ и довели.
— А вы, значит, красный? — нехорошо прищурился собеседник.
— Ну, что вы. Я просто артист. А поскольку вы меня ещё не наняли, могу говорить правду в лицо. Это привилегия шутов и смертников.
— Ха-ха-ха, — засмеялся Грохотов. — Какой всё же прелюбопытный субъект… будь, по-вашему! Вот вам десять, — рядом со всё ещё лежащей на столе пачкой появилась вторая, пожиже, но состоящая из стотысячных купюр. — Жду вас завтра в новом костюме…
— Пётр Михайлович, — заскочил к нам с бешено сияющими глазами Федька. — Уходить вам надо!
— Что случилось?
— Облава милицейская. Давайте я вас с барышней черным ходом выведу…
— Идём, — решительно заявил нэпман, после чего обернулся ко мне, и на его губах появилось нечто вроде усмешки. — Прошу запомнить, аванс вы получили!
— Я бы согласился и на половину!
— А я дал бы вдвое больше!
Через мгновение они с Корделией исчезли, а я сгрёб деньги в охапку и рассовал относительно мелкие купюры по карманам, пачку стотысячных же запихнул в голенище сапога. Сейчас будет обыск, но вполне вероятно, что поверхностный. Глядишь, что-нибудь сохраню. А нет, значит, судьба…
Когда милиционеры во главе с Фельдманом ворвались в зал и принялись шмонать нашу публику, я уже вышел на сцену. Гитару убрал подальше, мало ли, инструмент хрупкий, а сам сел за пианино и заиграл отрывок из оперетты Оффенбаха «Орфей в аду». Под неё ещё канкан танцуют…
— Прекратить балаган! — громко крикнул командовавший облавой Фельдман.
Мне ничего не оставалось, как сменить «инфернальный галоп» на нечто более революционное…
— Вихри враждебные веют над нами, тёмные силы нас злобно гнетут…
Увы, но «Варшавянку» тот тоже не оценил.
— Семёнов, ты что творишь? — злобно прошипел начальник милиции, едва не придавив мне пальцы крышкой.
— Несу культуру в массы, товарищ Фельдман! А что, революционные гимны вам тоже не нравятся?
— Немедленно прекратить! Я приказываю!!!
— Так бы сразу и сказали!
Несмотря на риск, оно того стоило. Рядовые участники мероприятия поняли, что я знаком с начальством, и не лезли, пока бедный артист смирно сидел на винтовом табурете и не отсвечивал. В какой-то момент даже показалось, что про меня забыли, но нет. Появился насупленный Никифор и повел в кабинет, временно превращённый в допросную.