Лачуга должника
Шрифт:
— Жаль на собачонку экстракт тратить, — высказался я.
— Павлик, если мы тебе такую милость оказали, жизнь вечную-бесконечную бесплатно выдали, так ты не думай, что наши дела имеешь право решать, — обиделась тётя Лира. — Я, может, давно уж мечтаю, чтоб Хлюпик за свою честность никогда не помирал.
Любимчик её был тут как тут. Слыша, что упоминают его имя, он вылез из-под стола, разлёгся посреди комнаты и притворно зевнул. Потом подошёл к хозяюшке и требовательно тявкнул.
— Чует, умница, что о нём разговор! Всё-то Хлюпик понимает! — заумилялась
Пёсик неторопливо, без жадности начал лакать инопланетную жидкость. Опустошив тарелку, он благодарно икнул.
— А шестую дозу кому? — спросил я. Ответом было неловкое молчание. Потом дядя Филя, потупясь, произнёс:
— Не стоит нам этим питьём с чужими людьми делиться. Подведут. Нельзя нам счастье своё упускать.
— Фроське надо дать, — предложил Валик. — Тогда у нас два живых документа будут: собака и кошка.
— А и верно, чем Фроська хуже Хлюпика, — согласился дядя Филя. — Сколько она мышей-то переловит за миллион лет! Не счесть!.. Лариса, покличь-ка её.
Тётя Лира прошла сквозь кухню на крыльцо и стала кликать:
— Фроська! Фроська! Фроська! Кушать подано!
Потом вернулась в комнату и заявила:
— Опять она шляется где-то, шлындра несчастная!.. Ну, кошка, через блудность свою потеряла ты жизнь вечную!
Время шло, а шестой стакан всё стоял на столе. Наконец дядя Филя предложил дать эту дозу поросёнку — пусть и он у нас будет долгожитель, про запас. И тётя Лира отнесла стакан в сарайчик.
— Ну как? — спросил её Валик, когда она вернулась. — Приемлет он вечность?
— Налила ему в корытце — он сразу и вылакал.
Талантами не обладая,С копыт не стряхивая грязь,При жизни ты, свинья младая,В бессмертье лихо вознеслась!— Теперь нас, значит, шестеро, — подытожил дядя Филя.
XIX
Я вышел из дома.
Всё в мире было по-прежнему и всё на своих местах. Картофельные грядки, деревья, времянка, сарайчик — всё обыкновенное, настоящее. И на небе та же лёгкая, не предвещающая дождя дымка. Я посмотрел на часы и удивился, даже испугался: лишь час с небольшим прошло той минуты, когда из-под земли вылез чешуйчатый агрегат.
Надо обдумать всё это, переварить в покое, подумал я и открыл калитку. Пройдя по улице посёлка, свернул на неширокую, поросшую сорной травой грунтовую дорогу и долго шёл по ней; я знал, что она ведёт к кладбищу. Вскоре на взгорье показалась красная кирпичная церквушка с одноярусной колокольней. Дойдя до погоста, ничем не ограждённого, я долго глядел на сбегающие в низинку покосившиеся кресты. «Пчёлы не жалят мёртвых», — всплыла в памяти вычитанная где-то фраза. А меня пчёлы будут жалить миллион лет. Люди будут рождаться и умирать, умирать, умирать, и Эла тоже умрёт, а я буду жить, жить, жить, жить… Мною овладело смутное чувство вины.
— Я не виноват перед вами, — произнёс я вслух, обращаясь к ушедшим. — Я не виноват. Всё произошло слишком быстро.
Когда я вернулся в Филаретово, то первым, кого увидал у дома Бываевых, был Валентин. Он подкачивал камеру своего велосипеда; к багажнику он успел приторочить объёмистую корзину. Валик весело поведал мне, что едет на станцию Пронино, там неплохой привокзальный буфет. Бываевы решили чин-чинарем отметить сегодняшнее событие. Тётя Лира отвалила на это мероприятие свои похоронные («смерётные») деньги.
— У тебя в передней вилке трещина, — напомнил я ему, — возьми велик у Рамушевых, на этом ты рискуешь сломать себе шею.
— Э, всё равно, — отмахнулся он. — Авось целым вернусь. — Прикосновение к вечности не сделало его более осторожным.
— Может, пешком вместе сходим в Пронино? — предложил я. — Я тебе помогу покупки нести.
— Не, подмоги не треба… И вообще никакой помощи мне теперь не надо. Ты, Пауль, можешь прекратить своё шефство надо мной в смысле грамматики. Окунусь на второй год — не беда, потом наверстаю. У меня теперь впереди вагон времени. И даже не вагон, а чёрт знает сколько составов.
В этот момент из окна выглянула тётя Лира.
— Павлик, в одиннадцать вечера приходи! Никуда не пропадай смотри! Будем отмечать!
— Но почему в такое позднее время? — удивился я.
— Раньше нельзя. Вдруг соседи зайдут или кто. А в одиннадцать все уже спят в посёлке.
XX
В назначенный час я постучался в дверь Бываевых. Послышались осторожные шаги. Тётя Лира наигранно сонным голосом, не отодвигая засова, тихо спросила:
— Кто там? Мы уже спать легли.
Я назвался, и она сразу впустила меня. Потом выглянула за дверь и, убедившись, что никого поблизости нет, что никто не видел моего прихода, снова закрыла её на засов.
В комнате глазам моим предстал Стол. На нём стояло несколько бутылок шампанского, а посерёдке красовался торт. Стеклянные вазочки были заполнены конфетами «Каракум», «Белочка», «Элегия» и «Муза». Остальная поверхность скатерти была буквально вымощена тарелками и тарелочками со всякой снедью. Тут хватило бы на десятерых, а нас было только четверо, не считая Хлюпика. Пёсик с голубым бантом на шее — по случаю праздника — важно возлежал на сундуке. Он был уже сыт по горло.
— Богато! — сказал я, садясь за стол. — Чего только нет! Даже кальмары в банке!
— Икры нет, Павлик, — с лицемерно хозяйской скромностью посетовала тётя Лира. — Икры, вот чего нам не хватает.
— И до икры доживём! Главное теперь — не теряться! — бодро изрёк дядя Филя и, подмигнув супруге, принялся открывать шампанское.
Но дело не пошло — всю жизнь он имел дело с иной укупоркой. За бутылку взялся Валик. Он долго возился, наконец пробка выстрелила в стену и рикошетировала в Хлюпика. Тот презрительно поморщился.