Лаг отсчитывает мили (сборник)
Шрифт:
— Ну что, воскресли? Между прочим, я считал вас покрепче…
Командир жив! Командир улыбается! Это действует лучше кислорода. Я сползаю с койки.
— Пошли, — говорит он мне, — вы можете понадобиться.
Командир идет мимо коек. Скрипят осколки стекла под его валенками (он любит, чтобы ноги были в тепле). Капитан-лейтенант заговаривает с матросами. Тем, кто слаб, дает подышать кислородом. Нам он запретил пользоваться кислородными аппаратами индивидуальных спасательных костюмов, но свой не бережет.
Во втором
— Нет больше газу, товарищ командир!
И закашлялся: хлора хоть и не столь много в отсеке, но горло дерет.
— Вы орел, Комов! — говорит командир. — С такими не пропадем!
У вскрытого гирокомпаса копается штурманский электрик Фролов — стройный, на редкость красивый блондин. У нас не сохранилось ни одного компаса: магнитный лопнул, и из его котелка вытек спирт, гироскопический тоже не действует, и Фролов бьется с ним, хотя и сам сомневается, удастся ли исправить.
В центральном посту командир не задержался.
— Сначала обойду весь корабль.
Я было примостился на своем вертящемся стуле у бездействующих манипуляторов рулей, но оглянулся на командира и понял, что отпускать его одного нельзя. Он едва волочит ноги. Ему не хватило сил открыть переборочную дверь. Открываем вдвоем. Я иду с командиром, чтобы поддержать его в случае чего.
Мы побывали в четвертом и пятом отсеках. Заглянули в душный электромоторный отсек. Здесь сидел на разножке матрос и опиливал зажатую в коленях — чтобы шума меньше было — толстую медную пластину. Моряк водил напильником по металлу, и красные опилки смешивались с потом, который падал с его пунцового от удушья лица.
— Ну как, старшина? — спросил командир.
Исцарапанной в кровь ладонью моряк откинул со лба мокрую русую прядь.
— Готово. Сейчас поставим.
Пластину автомата электрики опиливали по очереди: сил у каждого хватало минут на десять. Теперь работа закончена. Лодка получит ход.
Мне стыдно. Пока я предавался горестным раздумьям, созерцая лампочку перед своим носом, товарищи трудились, чтобы спасти корабль. А им было куда хуже, чем мне в прохладном первом отсеке.
— Что ж, рулевой, — трогает меня за рукав командир, — пора и нам на свой пост.
Капитан-лейтенант перешагнул через высокий порог — комингс и пошатнулся. Едва успел уберечь его от падения. Сбежались мотористы (мы были уже в дизельном отсеке).
— Чего
Накладываю маску на полуоткрытые губы, открываю вентиль. Командир встряхивается, вырывает у меня аппарат.
— Отставить! Кислород только для самых слабых!
Мы помогаем ему подняться. Опираясь на мое плечо, он ступает по узкому проходу, и опять битое стекло хрустит под подошвами его валенок.
В центральном отсеке нас встречает акустик:
— Ушли!
Только теперь мы замечаем, что взрывов не слышно.
— Подозрительно… — Сдвинулись брови командира. — Не похоже это на гитлеровцев.
— Шторм наверху, — высказывает догадку акустик. — Сдрейфили болтанки.
— Тогда попробуем, — говорит командир. — По местам стоять, к всплытию!
Старшина трюмных, ухватившись за маховик клапана, ждет сигнала.
— Продуть среднюю! — командует капитан-лейтенант.
Слышно, как шипит сжатый воздух. Сейчас лодка оторвется от грунта, вынырнет на поверхность, и мы надышимся вволю. От одного этого ожидания становится веселее. Глаза всех прикованы к глубиномеру. Но стрелка его не движется.
— Стоп!
Командир оглядывает циферблаты манометров. Приказывает продуть цистерну быстрого погружения. Результат тот же самый. В чем дело? Повреждены цистерны? Или лодку так засосало в ил, что ей не оторваться? Командир решается на крайний шаг: воздух подается сразу во все балластные цистерны. Стрелки манометров катастрофически клонятся к нулю. Вот и все замолкло. Баллоны пусты…
Командир устало опускается в кресло.
— Давайте думать, товарищи.
Что тут придумаешь? Офицеры пожимают плечами. А командир свое — приказывает вахтенному:
— Передайте по отсекам: всем думать, как продуть балласт!
Мы молчим. Совестно поднять глаза. Командир к нам обратился за помощью, а мы в эту самую горькую для него минуту ничем не можем пособить ему… Он всегда находил для нас верный совет, всегда мог ободрить, вселить уверенность в успехе. А мы… Как обидно чувствовать себя беспомощным!
В отсеке сейчас много людей. Дышать становится невмоготу.
— В центральном! — слышится из переговорной трубы. Я узнаю голос Касаткина — Воздух есть. В торпеде. Мы подключаем ее к магистрали.
Старшина трюмных в сердцах хлопает себя по темени. И любой из нас готов последовать его примеру. Как мы забыли про нее, горемычную? А ведь в ней добрый центнер воздуха — да, да, воздух тоже имеет вес, тем более если он сжат до двухсот атмосфер!
Через полчаса баллоны наполнены: стрелки манометров на красной черте.
Командир сам подходит к клапанам станции погружения и всплытия. Минуту помедлив, рывком поворачивает маховик сразу на несколько оборотов. Над головой теперь не шипение, не свист, а рев, от которого мы невольно приседаем.