Лагерь обреченных
Шрифт:
– Иногородние должны сейчас уехать. В 16.00 за столы сядут наши ветераны. По сценарию торжественный обед должен закончиться в 18.00, но если старички засидятся за столом, то им дадут еще час времени. На 19 часов запланирована уборка зала…
У Гордеева на столе зазвонил телефон. Он, поморщившись как от приступа изжоги, поднял трубку:
– Что случилось? Драка? Прямо в ДК? Мать его, только этого нам не хватало!
Гордеев с раздражением бросил трубку, нажал интерком связи с дежурной частью:
– Вышли один экипаж охраны к ДК и вызови ко мне замполита и Казачкова.
– Ветераны подрались? – спросил я.
– Иди в ДК и реши все вопросы на месте! – приказал Гордеев.
Тяжело вздохнув, я поднялся с места. Не дело это – инспектору уголовного розыска разбором драк заниматься! Для этого целая служба участковых инспекторов милиции есть.
– Андрей, – видя мое недовольство, сказал Гордеев, – ты у меня самый молодой офицер, но чуть ли не самый опытный. Ты – мой резерв на случай непредвиденных ситуаций. Иди в ДК и вернись ко мне с рапортом, что все проблемы улажены. Если там случилось что-то серьезное, запрашивай помощь.
Я пошел к двери.
– Андрей Николаевич! – громко и весело сказал мне вслед начальник РОВД. – Партия и советское правительство с надеждой смотрят на тебя! Комсомол на тебя смотрит. Я на тебя смотрю…
Кто еще смотрит на меня, я не дослушал – вышел за дверь.
На первом этаже ДК было немноголюдно. Двое участковых инспекторов милиции разогнали всех ненужных людей: кого – на улицу, кого – на второй этаж, кого – на цокольный. Увидев меня, один из участковых подошел с докладом.
– Некто Сыч, иногородний ветеран, оскорбил нашего старика по фамилии Трушкин и получил от него в нос. Трушкин нами задержан и сейчас сидит в служебном помещении на цокольном этаже. Сычу врач оказывает первую помощь.
– Из-за чего возникла драка? – спросил я.
– Да какая там драка! Слово за слово, повздорили. Трушкин ему двинул по носу, и их тут же разняли.
– И все-таки? Люди в таком возрасте ни с того ни с сего кулаками не машут.
– Причиной ссоры стал давний конфликт между «нашими» и «вашими». Сыч – ваш, а Николай Анисимович – наш, вот они и повздорили.
Я обернулся. За моей спиной стоял Паксеев, председатель Верх-Иланского совета ветеранов.
– «Наши» и «ваши» – это кто? – спросил я. – «Наши» – это верх-иланские, а «ваши» – это городские?
По интонации Паксеева я чувствовал, что «ваши» каким-то образом имеют отношение и ко мне.
– «Ваши» – это те, кто на фронте ни дня не был, а всю войну в войсках НКВД отсиживался, зэков в лагерях охранял. А наши – это фронтовики, окопники. Орденоносцы!
От Паксеева несло водкой. Каждое слово он произносил с нескрываемым презрением. Хорошо, что я накануне узнал о его связи с Ингой, а так бы стоял как дурачок, хлопал глазками и не понимал, с чего бы это на меня вдруг взъелся почтенный, уважаемый всеми ветеран.
– А есть еще не «наши» и не «ваши», – продолжил он, – а так себе, непонятно кто. Такие, как твой тесть, например.
Мне захотелось так двинуть Паксееву в челюсть, чтобы он отлетел к стойке вахты и валялся там до моего ухода. Ненавижу, когда кто-то лезет в мои личные дела.
– А мой тесть – это кто? – стараясь оставаться спокойным, спросил я.
– Вон стоит в углу, зыркает на всех, как зверюга. – Юрий Иосифович кивнул в сторону буфета. Я посмотрел, куда он указывал. У буфетной стойки стоял, хмуро посматривая на Сыча, Михаил Антонов.
– Понятно, про кого речь. – Я облизнул пересохшие губы. – У него две дочери, какая же из них моя жена?
– Рыжая, конечно! Младшенькая-то у него совсем малахольная, ей бы еще в бирюльки играть, а она уже на работу вышла, мужикам глазки строить. Только ничего у нее здесь не получится. Лучше бы она к вам в милицию шла работать, там кобелей побольше, кто-нибудь да позарится на ее кривые ноги.
«Врет, сволочь, – автоматически отметил я. – Нормальные у Наташки ноги, ровные. Это у Инги ноги чуть-чуть кривые, рахитные. На свалке же выросла, там витаминов с самого рождения не хватало».
С лестницы второго этажа раздался цокот каблучков. К нам легкой походкой спустилась нарядно одетая Бобоева.
– Где Трушкин? – властно спросила она.
– В подвале, – сквозь зубы процедил Паксеев.
Вслед за Бобоевой в фойе появился Заборский.
– Николай Иванович, – обернулась к нему Бобоева, – забирайте Трушкина и ведите наверх, к Антону Антоновичу. Андрей Николаевич, пойдемте со мной.
Мы отошли в сторону.
– Антон Антонович велел нам уладить этот конфликт. Вернее, конфликт улаживать буду я, а вы будете мне помогать как представитель правоохранительных органов. Причину ссоры вы знаете?
– Один служил в НКВД, а другой был на фронте?
– Вот именно, из-за чепухи повздорили.
– Кому как! Для них, наверное, это далеко не чепуха.
– Людмила Александровна, – к нам подошел представитель райисполкома, – автобусы с иногородними ветеранами готовы к отправке. Что будем делать?
– Отправляйте автобусы, – распорядилась Бобоева. – Иногородние ветераны не виноваты, что у нас произошел такой досадный инцидент.
– А как же с этим, с «раненым»?
– Мы его на райкомовской «Волге» домой увезем. Пойдемте, Андрей Николаевич!
Потерпевший Сыч, очень грузный лысый мужчина, сидел на стуле у окна. Кровотечение из носа у него уже прекратилось, губы на первый взгляд были целы.
– Мы приносим вам свои глубочайшие извинения, – затараторила Бобоева. – У Антона Антоновича есть предложение: чтобы у вас не осталось тягостных воспоминаний о сегодняшнем празднике, он предлагает еще посидеть за столом и выпить, так сказать, мировую: вы, он и Трушкин. Право, у вас конфликт произошел на ровном месте…
Из ее словесного потока Сыч уловил два момента: его приглашает выпить сам товарищ Мирошниченко; домой его как почетного гостя отвезут на райкомовской «Волге».