Лагерь обреченных
Шрифт:
– Ни с кем, – жестко заверил я.
– Не получится. Весь поселок в поля выйдет, все будут картошку собирать, а вы один никуда не поедете? Андрей Николаевич, вас, молодого сильного мужчину, в стороне от копки картошки никак не оставят. Кто-нибудь попросит помочь мешки в поле таскать, и вы не сможете отказаться.
В библиотеку заглянул участковый. Увидев по его глазам, что случилось несчастье, я, не попрощавшись, вышел в холл.
– У нас труп в мужском туалете, – прошептал он мне на ухо. – Казачков ждет внизу.
6
Труп ветерана по фамилии Сыч лежал на полу в мужском туалете, спиной к стене, ногами к выходу. При падении он подмял под себя правую руку, и теперь она виднелась из-под тучного туловища только наполовину. Голова Сыча была на вид целой, но на полу вокруг нее уже успела набежать целая лужица крови.
Раковина умывальника за спиной трупа была разбита, отколовшийся осколок валялся рядом с телом покойного. Общий порядок в туалете нарушен не был.
Я наклонился над трупом, пощупал левый висок. Кости под пальцами податливо шевелились.
– Андрей, – позвал меня Казачков, – ты у нас самый опытный в таких делах. Скажи, это он сам упал? Он же пьяный был, еле на ногах держался…
– До того, как он упал на раковину и разбил об нее голову, кто-то от души врезал ему в область уха и сломал височную кость. Смерть, как я думаю, наступила от удара об умывальник.
– Может быть, все-таки он сам? – из-за спины Казачкова подал голос Виктор Горшков, мой сосед по кабинету. – Поскользнулся и упал виском на раковину.
Я выпрямился, посмотрел на коллег.
– Что вы скажете об этом? – Я показал рукой на единственное зеркало, висевшее за спиной у оперативников.
Они обернулись, матом выразили появившиеся чувства: на зеркале кровью был выведен знак – вертикальная линия, небольшая, всего сантиметров двадцать длиной, и две лапки, расходящиеся вниз под одинаковым углом. Ни при каких, даже самых фантастических обстоятельствах смертельно раненный Сыч сам бы не смог оставить этот знак.
– Что это, мать его? – процедил сквозь зубы Казачков.
– Что это такое, я не знаю, но если вокруг этой фигни нарисовать окружность, то получится распространенный среди пацифистов знак «Нет крылатым ракетам!».
– Час от часу не легче! – Казачков подошел ближе к зеркалу, убедился, что знак нарисован кровью. – Андрей, ты когда его заметил?
– Как только вошел.
– Пальцем какая-то скотина рисовала, – поморщился Казачков. – Значит, так! – Голос начальника стал деловым, командным: – Андрей, начинай расследование. Виктор, ты у него на подхвате. Я пошел докладывать Гордееву. Все милиционеры в ДК – в вашем распоряжении.
Я и Горшков вышли из туалета. К нам подошли оба участковых.
– Сергей, – обратился я к одному из них, – блокируй выход с цокольного этажа. Никто, ни один человек, не должен из него выйти. Виктор, иди в подвал и перепиши всех, кто там есть. Алексей, блокируй вход в ДК. Никого не впускать – никого не выпускать. Кто у нас еще есть?
– Два постовых на улице, – сказал Горшков.
– Обоих в здание и перекрыть выход со второго этажа. Все, кто сейчас находится там, пусть остаются на месте. Кто нашел труп?
– Я, – обреченно вздохнул один из участковых. – Сам пошел в туалет, а там он лежит. Вначале я подумал, что это пьяный, потом смотрю – кровь. Я – в фойе, нашел Казачкова, доложил.
– Все понял, иди, работай.
Я вышел на середину фойе, стал прикидывать, что к чему.
В здании ДК было два туалета: мужской и женский. Оба располагались на первом этаже. Вход в мужской туалет просматривался от стойки вахтерши, из буфета и с левой части фойе. От входа на цокольный этаж туалет не просматривался. Из потенциальных свидетелей в моем распоряжении была одна вахтерша – всех лишних людей из фойе мы удалили сами, а буфетчица безотрывно была с гостями, на втором этаже.
Я подошел к вахтерше.
– Кристина Эрнестовна, что здесь произошло? Кто входил в мужской туалет?
– Андрей Николаевич, я за входом в здание смотрю, а не за туалетом. Кто туда входил, я не видела.
– Хорошо. А кто тогда выходил из здания? Это-то вы обязаны были видеть.
– Последними вышли Заборский и Людмила Бобоева. Они как спустились со второго этажа, так, нигде не останавливаясь, сразу же вышли на улицу.
Хлопнули входные двери, в фойе вошли Казачков, Гордеев и замполит отдела. Оставив вахтершу, мы отошли посоветоваться.
– Что Кристина Ригель говорит? Что ничего не видела у туалета? – спросил Гордеев. – Тогда все, пиши пропало! Она баба упертая, я ее уже много лет знаю.
Я вопросительно посмотрел на Казачкова. Он разъяснил:
– Когда в 1941 году семью вахтерши интернировали из Донецкой области, солдаты НКВД расстреляли ее отца и брата. Мужиков в Сибирь не ссылали – их всех на месте оставили. Во время драки в фойе старуха слышала, что Сыч – бывший боец частей НКВД, то есть ее кровный враг. Сама она физически ему ничего сделать не сможет, но на его убийцу никогда не покажет. Месть это, Андрюша, месть! Тупая, бессмысленная, но непробиваемая. У нас такое уже было: как с бывшим энкавэдэшником что-то произойдет, так среди немцев свидетелей никогда не найдешь. Никто ничего не видел, никто ничего не знает.
– Семен Григорьевич, – обратился я к начальнику РОВД, – мне надо, чтобы один постовой забежал на второй этаж и обычным шагом спустился вниз.
Гордеев подозвал патрульного милиционера, послал его выполнять мои указания.
Я подошел к вахтерше, молча показал ей на милиционера, взбегающего наверх.
– Сейчас он пойдет вниз, – ничего не комментируя, сказал я.
Звук шагов постового, неспешно спускающегося по лестничному маршу, был отчетливо слышен от стойки вахты.
– В каком порядке гости со второго этажа спускались в туалет? – спросил я самым обычным голосом, словно вахтерша пару минут назад не утверждала, что ничего не слышала.