Лагерная учительница

Алёшкин Пётр

Следователю я продолжал твердить, что зашел в магазин случайно, вора не знаю, никогда не видел и не могу сказать, почему и кому он крикнул: Тикай! Следователь мне не верил скорее всего потому, что я уже сидел один раз, значит, был способен на преступление. Сколько бывшего зека не корми, он все равно в тюрьму смотрит! Однажды

следователь не выдержал моего упорства, вспылил, заорал на меня, распаляя себя, и врезал кулаком изо всех сил, целясь под дых, но промазал, попал в живот. Я свалился с табуретки на пол. Первый раз меня били. В прошлый раз было незачем. Я ничего не отрицал, все протоколы подписывал безоговорочно. Я упал на пол, скрючившись, прижимая руки к животу. А следователь яростно подскочил ко мне, размахнулся сапогом. О, сколько сил мне понадобилось, чтобы не заорать на него матом, не обозвать козлом, даже не глянуть с ненавистью, не откатиться к стене! Я лежал беззащитно и смотрел на него снизу вверх. Нога его задержалась в воздухе.

– Зачем вы… – прошептал я беззлобно, с некоторой горечью и обидой.

Он опустил ногу, вернулся к столу и начал закуривать дрожащими руками. Я медленно поднялся, сел на стул. Руки я все прижимал к животу, показывал, что мне больно, мол, ударил он сильно, хотя боли не чувствовал. Он помолчал, спросил впервые о ноже:

– Финку где взял?

– Купил.

– Где?

– В Тамбове. В охотничьем магазине.

– Проверим.

Нож я действительно купил там.

– Ты знаешь, что за ношение холодного оружия статья до трех лет.

– Это не холодное оружие…

– Ну да, это перочинный ножик, – усмехнулся следователь.

– Охотничий нож…– возразил я.

– Слушай, не придуряйся… ты на дурака не похож, – вдруг вздохнул следователь. – За один этот ножичек тебе три года светит, выдашь ли ты, не выдашь своего подельника…

Следователь замолчал, пуская дым под стол и глядя на меня. Он не производил впечатления обычного дуболома мента. Молодой еще, видно, недавно окончил институт, еще не нахватался воровского жаргона, лицо не огрубело, глаза не потухли.– Нутром чую, что ты не вор…

– А почему же не верите? – вырвалось у меня.

– Не верю, что не знаешь вора, не верю, – произнес он с какой-то горечью. – Но верю, ты его не выдашь, отсидишь за него… Если бы ты сейчас хоть чуточку шевельнулся, – указал он глазами на пол, – Я бы тебе все почки отбил…

– Почему же… остановился?..

– Лицо у тебя… – Он подбирал слово, но видно, не нашел точное, – не бандитское… – И добавил: – Глаза не врага!

Я не понял его тогда. Но позже, когда учился в Москве во ВГИКе, преподаватель драматургии, интересуясь мнением студентов по какому-то вопросу, обратился ко мне с такими словами:

– А что скажет молодой человек с внешностью положительного героя?

Да, как я понял потом, у меня была внешность положительного человека. Может быть, потому, что я всегда любил людей, не абстрактное человечество, а конкретных людей, тех с кем меня сталкивала жизнь, даже в лагере. И люблю до сих пор и, возможно, это читается в моих глазах. Думается, и люди отвечали мне тем же. Конечно, бывало, и я невольно обижал близких, и меня обижали, получал и я неожиданные тумаки, но мне всегда казалось, что это от непонимания меня, моих поступков. Я никогда долго не сердился на обидчиков, не старался отомстить, верил: жизнь сама все расставит на свои места. В юности, выбирая подсознательно сюжеты и героев для своих произведений, я не думал, что пишу о светлом. Григорий Михайлович, руководитель литературной студии в Харькове, как-то сказал мне:

Конец ознакомительного фрагмента.