Лагерный флаг приспущен
Шрифт:
Ленька сначала слушал с недоверием. Потом, когда Степан сказал про голубей, он крякнул от досады:
— Точно! Это Кирькина работа. Он же сразу и долг получать пришел, знал, что денежки мои плакали. И голубей забрал… Ну, Кирька! Ну, гад ползучий! Ты еще… А сам, собака, меня на рыбалку звал. Вилисапетом сманивал. Я тебе такой лисапет сделаю!..
ФЛАГ НА ВЕРШИНЕ
Еще до начала совета лагеря к начальнику подошли
— Андрей Андреевич, можно сказать? — начал Сережка. — Вот вы сейчас решать будете. А я уверен: Леньку выгонять из лагеря не надо. Если гнать — так всех! «Склепники» тоже хороши.
— Гм! — в глазах начальника появилась лукавинка. — И это говорит Синицын, который больше всего добивался.
— Да, Андрей Андреевич! Добивался. А теперь подумал: разве он один… А мы что? Мы тоже виноваты.
— Не надо, Андрей Андреевич, — поддержал Сережку Степан.
— Как? И ты тоже? Уж кому-кому, а тебе из-за этих яблок досталось. Сам говорил: ненавижу.
— Так это я вон когда говорил, Андрей Андреевич. А теперь все по-другому. И Вовку он…
— Ну-ну, — уже откровенно улыбнулся довольный начальник. — Ладно, хлопцы. Пора совет начинать. Все вместе и решим.
Членам совета лагеря почти все было известно. Осталось выяснить кое-какие вопросы и принять решение.
— Клещов, ты правда отбирал у ребят седьмой палаты деньги?
— Вранье это, Андрей Андреевич. Они же мне проиграли.
— Вы играли под деньги? В карты?
— Что вы! В крутилку… Ну это, если кто не угадает, что лежит под ладошкой: «орел» или «решка», — тому шалобан по лбу.
— Что-что?
— Шалобан… ну, щелчок, если по-культурному.
— А как же деньги?
— Так Васька же Грибов на расплату жидкий. Проиграл мне сто шалобанов, а лоб подставлять не хочет. Я, говорит, лучше тебе за эти сто шалобанов три рубля отдам, когда мать пришлет.
— И ты бил их щелчками? Больно же.
— Гля! А мне не больно? Я ж терпел, когда мне били.
— Так… А что это за деньга у тебя?
— Яблоки продавал.
— А зачем тебе деньги?
— Так ведь крыша, как решето, Андрей Андреевич. Железа надо купить. — Ленька помолчал и объяснил: — Я ведь думал как? Раз сад ничейный, так кому убыток? Нарвал яблок и «Пищевикам» продал. Вот и на крышу будет…
— А вот у вожатого Миши деньги пропали… — начал Андрей Андреевич.
— Теперь на меня все свалить можно, — угрюмо насупившись, перебил его Ленька. — В глаза я того кошелька не видал.
— Не кошелька, а бумажника. Коричневой кожи, — поправил вожатый Миша.
— Бумажника?! Коричневой?! — вдруг удивленно вскрикнула повариха тетя Клава, пришедшая послушать, что делается на совете. — Миша! Видала я! После отбоя в дровах лежал. Завхозу понесла, думала — его. «Нет, — говорит, — не мой. Пусть до утра полежит, завтра разберемся». Неужто не отдал?..
— Он до подъема еще уехал и только сейчас продукты привез, — напомнил начальник.
— Правильно! — согласилась она. — Так я сейчас! — и выбежала из комнаты, крича: — Это ж надо! Ах ты господи!
Все зашумели. Вожатый Миша сидел красный, потный, растерянный и все повторял:
— Как же так, а? Это же надо, а? Как же я мог обронить, а?.. Запарка с дровами вышла — ужин опаздывал…
— Вот он! Вот! Целёхонек! — кричала, возвратясь, повариха, протягивая бумажник начальнику.
Деньги, все девяносто восемь рублей, оказались на месте.
— Да-а-а, память девичья, — с упреком сказал Мише Андрей Андреевич. — Ты уж извини, Леонид…
— Чиво там! — буркнул обрадованный Ленька. — Андрей Андреевич, вы не сомневайтесь. Я этой, как ее… Ануш за потраву возместю.
— «Возместю»! — передразнил кто-то из вожатых. — Что ж, ты в другом саду нарвешь и ей отдашь?
Но Ленька не принял шутки:
— Зачем же. Я отработаю… Я ей до конца смены каждый день рыбу носить буду.
Вожатые сдержанно засмеялись. А Сергей, попросив слова у начальника, обратился к Клещову:
— Скажи, Ленька, только честно: ты знал, что в сад Ануш лезешь?
— Печка попутала, — вздохнув, угрюмо ответил Ленька. — Честно, я думал: это Фаносопулы сад. Там у него белая печка стоит. Раз все говорят, что кулак он… ну и… А потом, когда на весь лагерь крик подняли, и линейка, и всякое… чего ж тут… сиди и молчи в тряпочку…
За дверями библиотеки, где проходило заседание совета лагеря, послышался шум и крик:
— Пропусти! — кричал мальчишка. — Ты не имеешь права!
— Что еще там? — удивился начальник.
Сергей приоткрыл дверь, и в комнату под ногами загородившего вход дежурного прошмыгнул на четвереньках Вовка Иванов.
— Подождите! Не выгоняйте! — прокричал он, поднявшись на ноги. — Я за него ручаюсь!
Его заявление встретили дружным смехом.
Вовка удивленно оглянулся и стал выкрикивать:
— Чего вы рыгочете?!. Он хороший!.. В середине!.. По краям только закоптился… как котел на огне… Очистить можно!..
Второе заявление Вовки вызвало такой хохот, что дрогнули стекла.
Вовка замолк, съежился и был готов заплакать.
— Тихо! — стукнул ладонью по столу Андрей Андреевич. И, когда тишина наступила, спросил: — Иванов, да ты, никак, заплакать хочешь?
— Вот еще! И не подумаю! — упрямо мотнул головой Вовка. — А чего ж они: «гы-гы-гы». Так Ануш сказала! Понятно?!
— Понятно, — серьезно ответил начальник. — Можешь спокойно идти в корпус. Мы учтем твое поручительство и пожелание Ануш Григорьевны.
После полдника всех собрали у ручья. Гора, подступающая к лагерю с севера, в нижней части образует ряд террас — широких, метров по десять, ступеней, поросших невысокой травой. Справа и слева — кустарники. Посередине, по ступеням террасы, прыгает ручей, к которому весь лагерь ходит умываться.