Лахезис
Шрифт:
Вера Семеновна, кстати, эту идею, насчет продвижения по академической линии, очень приветствовала, потому что хотя партийные начальники и были людьми ее круга, но числились они в этом круге не на самом почетном месте. Военные, ученые и министры какие-нибудь, директора заводов на худой конец были предпочтительнее. К Николаю Федоровичу это, понятное дело, не относилось, он был вне конкуренции.
Про меня Фролыч тоже подумал и решил, что я с моей комсомольской биографией вполне в этом самом НИИ сгожусь на должность начальника отдела. На худой конец — на заведующего лабораторией. Ну и дальше — по уже протоптанной им дорожке.
Чтоб не показалось, что по протоптанной дорожке двигаться так уж легко, я расскажу, как мы только-только перевелись на вечерний и пошли устраиваться на самую нашу первую
Я, кстати, никогда не мог понять, почему всякие секретные почтовые ящики всегда называют то «Алмаз», то «Топаз», то еще как-то ласково. И чем ласковее название, тем секретнее предприятие. У меня на учете состояла организация КБ «Ромашка», так чтобы к ним на комсомольское собрание приехать, заявку надо было за четыре дня подавать. Это мне-то, первому секретарю.
Но это так, к слову.
Так вот, мы сперва подались с Фролычем в «Рубин», потому что там бронь была от армии даже на молодых специалистов, отпахали полтора года, стали кандидатами в члены партии и, по наущению Людкиного отца, свалили трудиться на обычную швейную фабрику. К тому времени мы уже дипломы получили, и капал кандидатский стаж, — таких молодых и дипломированных, я думаю, ни на одной швейной фабрике в стране не было, поэтому Фролыча через какое-то время назначили секретарем комитета комсомола фабрики, а меня при нем заместителем — ну про это я позже немного расскажу, как нас Николай Федорович отметил и зачислил в свой личный кадровый резерв, уже не как блатных, а как настоящих перспективных товарищей. Как только вышел стаж, нас приняли в партию и тут же Фролыча забрали в райком партии инструктором, а меня — тоже инструктором, но в райком комсомола. Вот тут и начался наш настоящий карьерный рост.
Ну так я про «Рубин». Надо понимать, что я Людкиному отцу никаким родственником не приходился. За зятя — за Фролыча то есть — он попросить мог, и всем это было понятно, а кто я ему? Никто. И хоть Фролыч с Людкой на него здорово наседали, и отказать им было никак невозможно, но за Фролыча он просил по первой категории, а за меня — так, постольку-поскольку. Да ему и не шибко удобно было за меня просить, потому что, хоть я по всем документам был русским, но это ровно до тех пор, пока кадровики не начнут копать.
Заполнили мы с Фролычем анкеты в комнате с зарешеченными окнами рядом с проходной, сдали их тетке-кадровичке и стали ждать, пока нас проверят. Недели через три звонит мне Фролыч и кричит в трубку, что все склеилось, и в понедельник можно уже выходить на работу. И что завтра же надо бежать в институт и подавать заявление о переводе на вечерний. Ну мы заявления подали и в понедельник с утра пошли в «Рубин».
Вот тут и оказалось, что все склеилось только у Фролыча, а у меня ничего не склеилось, и я теперь подвис между небом и землей, потому что с дневного уже ушел, и реально мне светит армия. «А для тебя, родная, есть почта полевая…» Моя изуродованная внешность никаким препятствием для службы в армии, как мне еще в школе сказали на военкоматской комиссии, не является, а про аффектогенную амнезию — я уже объяснял выше — решено было раз и навсегда забыть и не заикаться даже. Когда Людкин отец Фролычу сказал, что все склеилось, он, оказывается, вовсе не меня имел в виду. Фролыч весь покраснел, велел мне сидеть и не дергаться, а сам побежал на улицу к телефону-автомату. Вернулся через десять минут, сел рядом со мной в проходной — меня ведь даже внутрь не пропустили, и начал меня успокаивать. Прошел примерно час, вахтер кричит: «Гражданин Шилкин, получите разовый пропуск в отдел кадров». И пошли мы с Фролычем. Кадровик нас встретил на лестнице, буркнул что-то и побежал по коридору, а мы за ним. Прибежали в приемную директора. Кадровик махнул рукой и исчез за дерматиновой дверью с табличкой, а мы с Фролычем остались ждать. Через какое-то время выходят двое — кадровик и директор. Директор с нами за руку поздоровался и говорит: «Так в чем вопрос?» А кадровик — он ниже ростом был — встал на цыпочки и начал директору что-то шептать на ухо. И я так понял, что это он про меня шепчет, потому что он во время этого своего шептания с меня глаз не спускал, да и директор пару раз на меня взглянул. А потом директор как-то так рукой сделал и говорит: «Да
Но раз директор в курсе, то делать нечего. Вот так меня в «Рубин» и взяли. Техником на сто десять.
Я про этого кадровика потом вспомнил, уже в райкоме. Я как раз только-только первым секретарем стал, и нанимается ко мне некто Белов Александр Сергеевич. Меня за него Фролыч попросил неофициально, и я обещал. И тут приходит ко мне наш кадровик вместе с этим Беловым и начинает мне на ухо шептать, что этот самый Белов, сын Белова, на самом деле вовсе не Белов, а Вайсман, а установка теперь такая, что к кадровым вопросам надо относиться более вдумчиво, потому что если этот Белов-Вайсман задумает свалить в Израиль, то мало не покажется, и что он, кадровик, считает своим долгом просигнализировать.
Я сразу вспомнил кадровика из «Рубина» и сыграл точь-в-точь рубиновского директора — делаю ручкой и говорю кадровику ленивым голосом «В курсе я, в курсе…»
А потом случилось такое, что этот неизвестно откуда взявшийся Белов поставил на нашей с Фролычем планируемой научной карьере точку. Потому что вскоре нам пришлось в очередной раз столкнуться с Мироном, и больше мы вопрос о продвижении в академическом направлении не рассматривали.
Я по порядку расскажу.
Белов у нас определился по хозяйственной части. Говорили, что он везде представляется как управляющий делами райкома комсомола, хотя таких должностей в штатных расписаниях райкомов отродясь не было, и даже раздает визитные карточки, на которых эта должность напечатана чуть ли не золотыми буквами. Но сам я этих карточек не видел, а то врезал бы ему по первое число. Я с ним вообще практически не пересекался. Он даже когда заказы мне приносил по пятницам, то просто оставлял в приемной с записочкой — сколько чего стоит. Но уже через месяц я заметил, что снабжение сильно улучшилось. Кофе растворимый — не отечественный, а индийский, чай не со слоном, а «Липтон», венгерская салями, вместо красной икры — все больше черная, ну и так далее. Раз в неделю — блок «Кэмела» за пятнадцать рублей. Какие-то пропуска на оптовые базы начал организовывать — девки наши приоделись как в импортных журналах мод. Еще бы чуть-чуть, и организовал бы он нам чистый коммунизм районного масштаба, но тут у него произошел диверсионноидеологический прокол.
Это все случилось утром в понедельник. У меня дома раздался телефонный звонок, и незнакомый мужской голос вежливо осведомился, не с Константином ли Борисовичем имеет удовольствие общаться. Я подтвердил, что именно с Константином Борисовичем.
— Вы не могли бы по дороге на работу заехать в райотдел КГБ? — спросил голос. — Это вас старший оперуполномоченный беспокоит, Миронов Сергей Иванович. Есть одна тема, которую непременно надо обсудить.
— Только после обеда, — ответил я. — С утра никак не могу. Оперативка. А в чем дело, собственно?
— Тогда в четырнадцать ноль-ноль, — согласился собеседник, проигнорировав вопрос. — Паспорт с собой захватите, пожалуйста.
Не могу сказать, что я как-то разволновался из-за этого звонка, но беспокойство было. Немного не по себе. Какого рожна от меня надо этому оперуполномоченному?
Райотдел комитета находился недалеко, пешком минут десять через парк, да и на машине столько же. Я пошел пешком, обогнул особняк с зарешеченными окнами и предъявил на проходной паспорт.
— Мне к товарищу Миронову, — сказал я.
— Да-да, — вежливо согласился сержант с голубыми погонами. — Одну минуточку.
Он выписал пропуск, вложил его в паспорт и сказал:
— Второй этаж, кабинет двадцать три. Вас проводят.
Второй сержант пошел за мной по лестнице, держась чуть позади и справа. Довел до кабинета, постучал в дверь и сделал приглашающий жест.
В кабинете сидел Мирон, с распущенным галстуком, без пиджака и в дымчатых очках.
— Квазимодо! Здорово! — развел он приветственно руками. — Большой комсомольский босс! Ну что? Не ожидал меня здесь встретить?