Лахезис
Шрифт:
А вот интересно, если я расскажу, как и о чем мы с ней разговариваем, кто-нибудь еще догадается, что у нее внутри тикает, или нет. Вот кусочек из нашей беседы.
Элиза: «ТЕБЕ НЕОБХОДИМО ОПРЕДЕЛИТЬ ЦЕЛЬ ИГРЫ».
Я: «Я НЕ ЗНАЮ, КАК ЕЕ ОПРЕДЕЛИТЬ».
Элиза: «ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ?»
Я: «Я ПРОЧЕЛ ОПИСАНИЕ И ИНСТРУКЦИЮ».
Элиза: «ТЫ ВСЕ ВНИМАТЕЛЬНО ПРОЧЕЛ?»
Я: «НА ЭТО ВСЕЙ ЖИЗНИ НЕ ХВАТИТ, Я ПРОЧЕЛ ТОЛЬ. КО ВВЕДЕНИЕ, А ОСТАЛЬНОЕ БЕГЛО ПРОСМОТРЕЛ».
Элиза: «ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ВСЕ БЫЛО КАК В ЖИЗНИ?»
Я: «ДА, А ИНАЧЕ НЕИНТЕРЕСНО».
Элиза: «ЧТО ЕЩЕ ТЫ ЗНАЕШЬ?»
Я: «ЗНАЮ, КАК ДЕНЬГИ ЗАРАБАТЫВАТЬ».
Элиза: «ЭТО МОЖНО ОПРЕДЕЛИТЬ КАК ЦЕЛЬ ИГРЫ?»
Я:
Элиза: «ЧТО ЕЩЕ ТЫ ЗНАЕШЬ?»
Я: «ВСЕ ЗНАЮ, ЧТО СО МНОЙ БЫЛО».
Элиза: «ЧТО БЫЛО С ТОБОЙ?»
Я: «У МЕНЯ БЫЛ БИЗНЕС, БЫЛО МНОГО ДЕНЕГ, ПОТОМ У МЕНЯ ВСЕ ОТНЯЛИ».
Элиза: «КТО ОТНЯЛ?»
Я: «ТЕ, КТО СИЛЬНЕЕ».
Элиза: «ТЫ ХОТЕЛ БЫ СТАТЬ СИЛЬНЕЕ ИХ?»
Я: «КОНЕЧНО».
Элиза: «И ОТНЯТЬ У НИХ ВСЕ?»
Я: «КОНЕЧНО».
Элиза: «ЭТО МОЖНО ОПРЕДЕЛИТЬ КАК ЦЕЛЬ ИГРЫ?»
Вот такой приблизительно разговорчик. Я его очень примерно воспроизвожу, по памяти, потому что ничего не записывал. Никаких письменных принадлежностей в квартире нету, а как в протоколы влезать, я понять не смог. Так вот где-то на этом месте я вдруг начал что-то соображать. Первым делом мне показалось, что эту самую компьютерную Элизу я уже где-то видел. А как вспомнил, где видел, так и началось раскручиваться само собой. Это ведь Одри Хепберн в роли Элизы Дулитл, той самой Элизы, которую на пари профессор Хиггинс учил разговаривать, как подобает настоящей леди. Элиза Дулитл заученно и старательно несла всякую чушь, а окружающие ее леди и джентльмены принимали вызубренные банальности за чистую монету.
Тут я стал за ее вопросами внимательно следить и все понял. Алгоритм, и вправду, был прост. Это не значит, что я мог бы создать нечто подобное, но идея была более или менее понятна. Элиза вылавливала в моем очередном ответе одно или два ключевых слова, после чего, очевидно с помощью заложенных в памяти грамматических правил, формулировала вопрос, относящийся к одному из ключевых слов. Содержание ответов ее не касалось — она представляла собой оригинальный инструмент для извлечения информации, которая, как я позднее сообразил, предназначалась для программ более высокого уровня. Ее не ставили в тупик односложные ответы типа «да-нет», в этом случае она возвращалась на несколько шагов назад, выбирала еще неиспользованное ключевое слово и формулировала новый вопрос. Элизу было трудно сбить с толку, она шла по пунктирному следу из ключевых слов подобно хорошей охотничьей собаке и не отвлекалась на ложные приманки.
Я решил свою догадку проверить и начал экспериментировать. Для начала я несколько раз ее грубо послал, а потом еще сделал ей непристойное предложение. Она все это проигнорировала, и я решил, что программа фильтрует грубости. Потом я попробовал сбить ее со следа и вместо ответа резко сменил тему. Она спросила что-то, не помню уже что, а я напечатал: «ГЛОКАЯ КУЗДРЯ БОКРЮЧИТ БО-КРЕНКА». Эта абракадабра через предполагаемый фильтр проскочила, но Элиза на нее не отреагировала, она ушла куда-то назад и затянула меня в обсуждение половых проблем — вполне возможно, что этому поспособствали мои предыдущие попытки использования ненормативной лексики. Через какое-то время я решил провести очередной эксперимент, и попробовал длинную серию из «ДА — ДА — НЕТ — НЕТ». Бедная Элиза металась от одного ключевого слова к другому, устроив мне форменный перекрестный допрос, а потом вдруг спросила: «ЗАЧЕМ ОНА ЕГО БОКРЮЧИТ?»
Я понял, что мое предположение о принципе ее устройства более-менее соответствует действительности, перестал испытывать суеверный страх и дальнейшие эксперименты прекратил. В конце концов, программа честно делает работу, для которой она была
Я тут, пожалуй, забегу чуть-чуть вперед. Когда Элиза спросила у меня «ЗАЧЕМ ОНА ЕГО БОКРЮЧИТ», я про свою глокую куздрю уже забыл. Потому что много времени прошло. Я даже не сразу сообразил, что она у меня спрашивает. А вы бы сообразили, если бы у вас ни с того, ни с сего спросили «ЗАЧЕМ ОНА ЕГО БОКРЮЧИТ?» Ни фига бы не сообразили. Вот и я не сообразил.
Поэтому я ей ляпнул что-то типа «ОНА ХОЧЕТ СДЕЛАТЬ ЕГО ПРЕДАТЕЛЕМ». Просто так. Без всякой задней мысли.
Костя Шилкин. Камень второй
Лучше всего мне всегда было, когда окружающие люди меня просто не видели. То есть видели, конечно, но не меня, а как бы сквозь меня — я об этом говорил уже. А хуже всего, когда вот эта моя прозрачность вдруг исчезала, и я оказывался вдруг у всех на виду, будто нахожусь на прицеле сразу у целой сотни пушек. Меня от этого просто трясти начинало — ощущение как палец в розетку нечаянно засунул.
В первый раз я это испытал, когда случилась история с отцом Фролыча.
Я до этого времени вообще не знал, что такое ненависть. Слово-то я знал, оно в книжках часто попадалось, и самому нередко приходилось говорить, что вот «манную кашу я ненавижу». Но это было просто слово, а вот с тем, что оно означает, я никак не сталкивался.
Сразу надо сказать, что с отцом Фролыча у меня отношения с самого начала, с той самой вакханалии обмена подарками, как-то не заладились. Он меня невзлюбил, и проявлялось это постоянно, как только я попадался ему на глаза. Играем мы с Фролычем или уроки вместе делаем, а он зайдет в комнату и так посмотрит, что сразу все понятно. Что-то было у него такое во взгляде, от чего мне сразу делалось неуютно. Он тоже вроде бы сквозь меня смотрел, но не так, будто я есть, а он меня не замечает, а так, будто бы меня просто нет и никогда не было.
Но, по сравнению с тем, что потом случилось, это были просто цветочки.
Я с самого начала расскажу.
У меня выпадение из памяти воспоминаний о предыдущей моей жизни и переход в новое состояние всегда происходили одинаково. Перед глазами вспыхивал очень яркий белый свет, и одновременно раздавался громкий, но мелодичный звук — какое-то «ум-па-ра-рам». Я от этого дергался всем телом и сразу оказывался в иной реальности.
Я все время говорю про пропажу воспоминаний, но это не совсем правильно. Воспоминания никуда не девались, я все помнил, но как-то совсем по-другому. У меня сохранялось знание, но напрочь исчезали ощущения. Так бывает, когда отсидишь, например, ногу. Смотришь на нее, понимаешь, что это не какое-то бревно, а твоя собственная нога, про которую тебе все совершенно известно, но чувствовать ты ее не чувствуешь. Она твоя, и в то же самое время совершенно чужая.
А когда вспыхивал белый свет, ко мне приходили ощущения. Если до вспышки все было как бы с кем-то другим, а не со мной, то сразу после нее будто разрушался такой невидимый колпак, отделявший меня от всего остального мира. Я как-то прочел в одной книжке, что так обычно бывает с эпилептиками за мгновение до наступления припадка — резко обостряются все чувства. От эпилептика я отличался тем, что, во-первых, никаких припадков со мной так и не случалось, а во-вторых — у эпилептиков это состояние довольно-таки кратковременное, а у меня оно могло продолжаться часами или даже несколько дней. Потом колпак возвращался на место.