Лакомые кусочки
Шрифт:
«Старая ведьма!» — вспомнила Лига слова Па, и его голос, и вид преобразившейся знахарки, и взгляд мисс Данс, ясно говорящий: Коттинг, да? Ничего, скоро я вытащу из тебя правду! — все это повергло Лигу в трепет. Сердце отчаянно колотилось. Она поднялась с травы вместе с остальными и приготовилась к встрече с реальным Сент-Олафредс, в котором не была с тех пор, как родилась Бранза, почитай что целую четверть века.
Ма, смеясь и напевая, смывала с меня медвежью грязь и вонь, и всех, кто проходил мимо нашего дома, зазывала подивиться на сына и разделить с ней материнскую радость.
— Ты собрал толпу почище, чем новорожденный младенец, — ухмыльнулся Иво Стрэп.
— Сдается, ты вряд ли смогла бы родить такого здоровенного детину, матушка Оксман, — прибавил кто-то, и все расхохотались.
— А я вот смогла, смогла! — засмеялась Ма и чмокнула меня в щеку.
— Кто-нибудь знает, что с Ноэром? — спросил я, когда она в очередной раз принялась меня намыливать.
— Вроде жив, — ответил Па. — Правда, больше ничего охотники не сказали.
— Он тоже расколдован? — поинтересовалась Ма. — Что ж, если с ним все хорошо, вечером увидим его на пиру.
На пиру. Она имеет в виду праздник, где на стол подадут медвежатину, мясо убитой на охоте медведицы. По обычаю на пиршество соберется весь город, а цыгане будут стоять под дверями, дожидаясь объедков. Господи, мы не сможем в этом участвовать! Никогда. И не важно, что проклятие уже снято…
Когда мытье закончилось, Ма посерьезнела и сказала мне:
— Заглядывала Маб Вулскар. Ходят слухи, что Ноэра принесли домой, к родителям, но он совсем спятил. Слишком долго пробыл в когтях у медведицы, вот и рехнулся. Она почти неделю играла с ним, как кошка с мышонком. Я думала, медведи сразу пожирают свою добычу, ан нет. В общем, его вырвали из лап этой жуткой медведицы. Едва успели, иначе она разодрала бы его на куски.
Вырвали из лап. Я вздрогнул. От этого бедный Ноэр и сошел с ума: он был в объятиях своей возлюбленной медведицы, а его оттуда вырвали. Он сошел с ума от того, что его «спасли»; он вне себя от гнева и тоски, от того, что опять вдыхает городской воздух, чувствует запахи человеческих испражнений, грязного белья и холодной золы. Еще вчера он был в лесу, под куполом неба, в окружении деревьев и зеленого кружева листвы, сквозь которое свободно летали птицы и ветер. Вчера он был в ее лапах, зачарованный ее янтарными глазами, а сегодня она мертва. Она ушла и унесла с собой разум Ноэра.
— Пойду проведаю его, — сказал я.
— Может, не надо? — забеспокоилась Ма.
— Это еще почему?
— Боюсь, как бы ты не заразился от него, если он еще заколдован.
— Глупенькая моя. — Я погладил ее озабоченный хмурый лоб и вышел на оживленную улицу.
По пути к дому Ноэра многие подходили ко мне и здоровались за руку. От людей я узнал, что родители держат Ноэра в сарае на заднем дворе, потому что находиться в человеческом обществе ему нельзя. Своим поведением он очень огорчает мать, пугает младших братьев и сестер. Услышав это, я не стал заходить в дом, а сразу направился на задний двор. Возле сарая я увидел Озвеста, который сидел на земле и что-то вырезал ножиком.
— Баллок! — обрадовался он. — Поглядите-ка, вся шерсть отвалилась, ты снова стал нормальным человеком. Хоть одна хорошая новость!
— Как Ноэр? — кивнул я на дверь. — Медвежья шкура отлипла?
— Шапку с него сняли, а насчет остального не знаю. Если шкуры и отлипли, он все равно не хочет с ними расставаться и никого к себе не подпускает. Совсем сбесился. Я уж думал, разнесет все стены, и цепи не помогут.
— Цепи?
— А как еще удержишь беднягу? Он силен, как медведь. И выглядит так же в своих шкурах.
Словно заслышав нас, Ноэр издал долгий, тоскливый вой; в сарае все затряслось и загрохотало — сумасшедший начал кружить по своей клетке и биться о стены.
— Пусти меня к нему, — крикнул я Озвесту, когда Ноэр ненадолго затих.
— Ты что, на тот свет захотел? Этот буйный пришибет тебя, как муху!
А ты бы не буйствовал, если бы твою жену застрелили из арбалета? — едва не крикнул я, но сдержался.
— Дай мне поглядеть на него, Озвест, а ему — на меня. Бедный мой приятель!
Ноэр опять заревел. В его реве уже не слышалось угрозы, а только тоска, такая жуткая, что у меня на шее волоски встали дыбом.
— Ладно, рискну, — вздохнул Озвест, откладывая в сторону ножик и обструганную деревяшку. Он подошел к окну, закрытому ставнем, и позвал:
— Ноэр! К тебе пришел твой друг, Баллок. Хочет повидаться с тобой. Баллок, помнишь? Тот, что был Медведем вместе с тобой.
Рев оборвался. Я затаил дыхание, ожидая, что Ноэр завоет снова. Озвест тоже замер и прислушался, потом с задумчивым видом снял ставень, всмотрелся в темноту. Хлипкие деревянные стены вдруг сотряслись от низкого, утробного рыка. Озвест нервным жестом подозвал меня поближе.
— Видишь, Ноэр? — опасливо спросил он.
Я ничего не мог разглядеть и побаивался медвежьего когтя, который в любую минуту мог метнуться из глубины сарая и рассечь мне лицо.
— Ноэр? — окликнул его я. Поджилки у меня тряслись еще сильней, чем у Озвеста.
Плотное тяжелое облако тишины зависло в сарае, потом послышался слабый голос:
— Баллок?..
Это имя прозвучало так ясно и жалобно, что я понял: Ноэр остался все тем же Ноэром, моим бестолковым несчастным другом. Он начал всхлипывать. Из окна мне в нос ударил знакомый запах прокисших от пота медвежьих шкур.
— Как он там не задохнулся? — воскликнул я.
— Он никого не пускает внутрь, — сказал Озвест. — Ноэр еще ни разу не плакал — либо дрался, либо спал, и так с самого утра, когда его принесли сюда и связали, ради его же блага.
— Баллок! — раздалось изнутри. — Ты еще здесь? — Послышался шорох, лязг и звяканье цепи, натянутой до предела.
— Да, да, Ноэр, я никуда не ухожу. — Я опять приблизился к окошку, чтобы он меня увидел.
— С тебя тоже сняли шапку…
— Да, Ноэр, сняли. Озвест, пусти меня к нему.