Ламмермурская невеста
Шрифт:
С этими словами Калеб снял крышку и явил миру вышеупомянутое лакомство: на блюде лежали четыре селедки.
— Это не простые селедки, — доложил он, чуть понизив голос, — они отобраны и посолены нашей экономкой (бедная Мизи! ) с особой тщательностью, исключительно для вашей милости.
— Пожалуйста, избавьте нас от извинений, — сказал Рэвенсвуд. — Будем есть селедки, Бакло, раз больше ничего нет. Кажется, я начинаю разделять ваше мнение: мы действительно доедаем последний лист, и, если не хотим умереть с голоду, нам решительно нужно искать себе новое место, не дожидаясь, к чему приведут интриги маркиза.
Глава IX
Как прозвучит веселый рог охоты
И зверь в испуге логово покинет,
Неужели тот, в ком кровь кипит живая,
Останется лежать, как труп безгласный,
Всем прелестям творенья недоступный?
После легкого ужина, как говорится, и легкий сон; не удивительно поэтому, что после угощения, которое Калеб не то по набожности, не то по необходимости, нередко скрывающейся под этим обличьем, преподнес обитателям «Волчьей скалы», сон их не был продолжителен.
На другое утро Бакло вбежал в комнату Рэвенсвуда с громким криком: «Ату его! ату!», способным разбудить даже мертвого.
— Вставайте, вставайте, ради бога! Охотники на равнине! Первая охота за весь месяц, а вы лежите в постели, у которой только то достоинство, что она помягче камня в склепе ваших предков.
— Отложите ваши шутки до другого времени, Бакло, — рассердился Рэвенсвуд. — Не очень-то приятно, едва забывшись после бессонной ночи, проведенной в раздумьях об участи более жестокой, чем это жесткое ложе, вдруг лишиться недолгой минуты покоя.
— Ладно, ладно, — ответил гость. — Вставайте, вставайте! Собаки уже спущены. Я сам оседлал коней: ваш Калеб стал бы сначала сзывать слуг и конюхов, а потом пришлось бы битый час выслушивать его извинения за отсутствие людей, которых давно уже нет и в помине. Вставайте, Рэвенсвуд! Говорят «вам, собаки спущены! Вставайте же! Охота началась.
И Бакло выбежал из комнаты.
— Какое мне до всего этого дело? — бормотал Рэвенсвуд, медленно поднимаясь. — Чьи это собаки лают у самых стен нашей башни?
— Их светлости лорда Битлбрейна, — сказал Калеб, вошедший в комнату вслед за неистовым лэрдом Бакло. — Не знаю, по какому праву они подняли весь этот вой и визг в охотничьих угодьях вашей милости.
— Не знаю, Калеб, не знаю, — отозвался хозяин замка. — Быть может, купив эти земли вместе с охотой, лорд Битлбрейн считает себя вправе пользоваться тем, за что заплатил.
— Возможно, милорд, — ответил Калеб, — но настоящему джентльмену не пристало являться сюда и пользоваться своим правом, когда ваша милость сами сейчас живут в замке. Не мешало бы лорду Битлбрейну помнить, кем были его предки.
— А нам — кем мы стали, — заметил Рэвенсвуд, едва, сдерживая горькую улыбку. — Однако подайте мне плащ, Калеб, надо потешить Бакло и поехать с ним на охоту. Слишком эгоистично жертвовать ради себя удовольствием гостя.
— Жертвовать! — повторил старик таким тоном, словно даже мысль о том, что его господину придется чем-то ради кого-то поступиться, является кощунственной. — Жертвовать! .. Но, простите, какое платье угодно вам надеть сегодня?
— Все равно, Калеб, Мой гардероб, кажется, не слишком богат.
— Не богат! — повторил старый слуга. — А серая пара, которую вы соблаговолили подарить вашему форейтору Хью Хилдебранду; а платье из французского бархата, в котором похоронен ваш покойный отец (царство ему небесное! ).., а вся прочая одежда. вашего батюшки, которая роздана бедным, а пара из берийското сукна…
— Которую я отдал вам, Калеб. Она, пожалуй, единственная, которую я могу получить, не считая той, что была на мне вчера. Вот ее-то, пожалуйста, и дайте. И не будем больше говорить об этом.
— Как вашей милости угодно, — согласился Калеб. — Конечно, это платье темное, так что оно вполне прилично по случаю траура; но, право, я ни разу не надевал той пары: она для меня слишком хороша — Ведь у вашей милости нет другой перемены… Камзол прекрасно вычищен, а на охоте присутствуют дамы…
— Дамы? — спросил Рэвенсвуд. — Кто именно, Калеб?
— Откуда мне знать, ваша милость? Из сторожевой башни я только и видел, как они промчались мимо, натянув поводья, а перья на их шляпах развевались, как у фрейлин королевы эльфов.
— Ладно, Калеб, ладно. Подайте же мне плащ и принесите портупею. Что там еще за шум во дворе?
— Это лэрд Бакло вывел лошадей, — ответил Калеб, посмотрев в окно.
— Будто в замке не довольно слуг! Или будто я не могу заменить их, если им вздумалось выйти за ворота!
— Ах, Калеб, у нас ни в чем не было недостатка, если бы ваше «могу» равнялось вашему «хочу».
— Надеюсь, вашей милости это ни к чему, мы и так, кажется, несмотря на все наши невзгоды, поддерживаем честь рода, насколько можем. Только мистер Бакло больно уж горяч, больно нетерпелив! Взгляните: вот вывел коня вашей милости без вышитого чепрака… А я вычистил бы его в одну минуту.
— Хорош и так, — сказал Рэвенсвуд и, спасаясь от Калеба, направился к узкой винтовой лестнице, спускавшейся во двор.
— Может быть, и так хорош, — возразил Калеб с некоторым неудовольствием, — но если ваша милость чуточку помедлит, я скажу, что, безусловно, будет очень нехорошо…
— Ну, что еще? — нетерпеливо спросил Рэвенсвуд, однако остановился и подождал.
— Нехорошо, если вы приведете кого-нибудь в замок к обеду; не могу же я опять устраивать пост в праздничный день, как тогда, в день святой Магдалины. По правде говоря, если бы ваша милость изволили отобедать вместе с лордом Битлбрейном, то я бы воспользовался передышкой и поискал чего-нибудь на завтра. А не отправиться ли вам обедать вместе с охотниками на постоялый двор? Всегда найдется отговорка, чтобы не заплатить: можно сказать, что вы забыли кошелек, или что хозяин не выплатил ренту и вы зачтете, или…