Ландскрона (сборник современной драматургии)
Шрифт:
ВЕРА ИВАНОВНА. Мы еще с вами не выпили, погодите.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ (наливает, поднимает стакан). За нашу встречу! За те чудеса, которые освещают нашу жизнь, за вас, Верочка! За вашу добрую душу, не зачерствевшую в наших суровых военных буднях! За вечную женственность, которой я не устану до конца моих дней поклоняться! За...
ВЕРА ИВАНОВНА. Довольно, Павел Сергеевич. Давайте по порядку. За встречу! (Чокаются, выпивают.) Фу, гадость какая!
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. А вы яблочком сразу, яблочком. И шоколадкой. (Выпивает, крякает от удовольствия.) Хорошо!
ВЕРА ИВАНОВНА. И чего они только туда кладут?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Я однажды ликер пробовал итальянский. Это, я вам скажу, вещь! Это можно сразу умирать.
ВЕРА ИВАНОВНА. Ой, а я, кажется, уже...
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, это не страшно.
ВЕРА ИВАНОВНА. Голова так закружилась, закружилась, и повело...
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Уложим вас до утра. Кровать имеется.
ВЕРА ИВАНОВНА. Да Боже упаси! Мне ж на работу... А вы, Павел Сергеевич, что же, не работаете нигде?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Я работал. Сторожем. В прошлом месяце сократили.
ВЕРА ИВАНОВНА. Хотите, я у нас в госпитале спрошу? Санитаром пойдете?
ПАВЕЛ
ВЕРА ИВАНОВНА. Работа, конечно, тяжелая, но ничего, наши женщины справляются.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Что ж, можно и санитаром. Вообще-то, Вера Ивановна, у меня мечта есть. Уехать я отсюда хочу.
ВЕРА ИВАНОВНА. В Америку?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Зачем в Америку? Что ж теперь, кроме Америки, и ехать некуда? Земля у нас большая. Хоть и отвалились куски, которые наши деды-прадеды кровью и потом... а все ж землицы-то еще о-го-го! Бог не обидел. На землю захотелось, Вера Ивановна. Перед тем как в землю совсем, захотелось еще на земельке немножечко не заплеванной, не затоптанной пожить...
ВЕРА ИВАНОВНА. Хорошо бы...
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Ведь я всю крестьянскую работу делать могу, плотничать, столярничать, пахать, косить, у меня и здесь садоводство было, сам все построил, домик, огород...
ВЕРА ИВАНОВНА. И где же оно теперь?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Дочкам оставил... А! Чайник! _ Бежит на кухню, потом снова возвращается с чайником _ ВЕРА ИВАНОВНА. Смотрю я, хороший вы человек, Павел Сергеевич. Как же это вы говорите, жена вас бросила?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Да уж так... женился, видно, не на той... Это ж ведь женитьба - такая вещь серьезная, это ж потом только начинаешь понимать, как жизнь пройдет. А в молодости что? На красоту соблазняемся, на внешность.
ВЕРА ИВАНОВНА. Она красивая была?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ (вздыхает). Красавица. Вышла за меня, потому что я тогда главную роль в кино получил, перспективным женихом оказался. Знаете, приемы, встречи, банкеты и прочая чепуха. Ну, ей лестно, она это все прямо обожала. Ахи, охи, комплименты, поклонники. Потом как-то все это разом кончилось.
ВЕРА ИВАНОВНА. Почему?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Не знаю. Так часто бывает... Денег не стало. Я, естественно, запил. Ну, она женщина решительная. Видит - ошиблась. Не долго думая, бросила все и укатила. Лене, дочери нашей, было пять, Катеньке только три. Так я стал отцом-одиночкой. (Пауза.) С другой стороны как на все посмотреть... Если б она тогда не ушла, я бы, может, окончательно спился. Но меня это потрясло, понимаете?.. То, что ушла - само собой, все ж таки я ее... мне казалось тогда, любил... а потом, нет... меня эта ответственность протрезвила. За детей. Понимаете? За дочек моих... Как подумаю, бывало, что они без матери остались... так сердце и перевернется. Все им отдавал. Верите - нет. Все бросил. Все это актерство, кино, на все наплевал, в порт устроился, грузчиком, где больше платили, туда и пошел. Как зверь вкалывал, на доске почета висел. В профсоюз выбрали. Все меня - в пример. Женщины - как мухи, простите, на мед липли. А у меня - как отрезало. Никого не хотел. Работа - дочки, работа дочки. Все самое лучшее - им покупал, одежду там, игрушки, фрукты, что б ни в чем они у меня отказа не знали. На юг каждый год возил. На Черное море.
ВЕРА ИВАНОВНА. А жена, что же, так и не объявилась? _ Пауза. _ ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Написала однажды. Что от прав своих материнских отказывается, просит ее забыть и простить. Встретила, мол, хорошего человека, сын у них и все прочее...
ВЕРА ИВАНОВНА. А вы что?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Написал, что тоже встретил хорошую женщину и прошу впредь не беспокоить.
ВЕРА ИВАНОВНА. И больше вы так и не встречались?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Слушай дальше. Через семь лет - звонок. А мне уже с предприятия квартиру дали, телефон, все, как король живу. Слышу - в трубке женский голос и вроде плачет. Ничего не пойму.
– Кто это?
– спрашиваю?
– Люся.
– Какая такая Люся?
– Жена твоя.
– Сердце у меня так и оборвалось. Все, думаю, приехала от меня дочек забирать. А муж ее новый - капитан дальнего плавания, богатый, видать.
– Что, - говорю, - тебе надо? Если детей хочешь назад, не дам! Хоть застрелись.
– Та опять в слезы. Насилу толку от нее добился. Развелась она со своим капитаном. Приехала с сыном обратно ко мне проситься. Вот так! Обгулялась, видно, совсем, капитан-то ее и...
ВЕРА ИВАНОВНА. А ты - что ж?..
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ (сурово). Не принял! (Пауза.) - Утоплюсь, - говорит, - если не простишь. Вместе с сыном в Неве утоплюсь.
– Топись, - говорю, - не жалко.
ВЕРА ИВАНОВНА. Неужто так и сказал?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Так и сказал! Ничего, поплакала, да и уехала обратно. На Дальний Восток. А чего ей? Нашла еще какого-нибудь дурака. Баба видная. (Пауза.) Месяц после этого спать не мог. Все во мне всколыхнулось. Жениться даже хотел. Да все как-то, знаешь, по душе никого... Вот этак промучился я еще лет эдак пять, а тут моя старшая.
– Папа, я замуж выхожу.
– Что за человек, дочка? Коли хороший - выходи. Площадь позволяет. Свадьбу справим.
– А мы, говорит, - отдельно хотим жить.
– Ну, обидно мне это, конечно, слышать, но смирился, терплю. Познакомились. Парень, вроде, ничего. Политехнический вместе с ней кончает, оба инженеры, значит. Что ж, думаю, ладно, пусть по-своему живут, как хотят. Разменял. Им однокомнатную, нам с Катериной однокомнатную. Не успели переехать, да обжиться, Катька моя.
– Пап, я тоже замуж выхожу. Ну, что ты сделаешь?! Известно, девки, надо выходить, пока берут. Снова разменял. Им комнату в коммуналке, мне комнату в коммуналке. Тут старшая дочь стала подъезжать лисой.
– Папа, давай съезжаться. Тебе на пенсию скоро, а у нас маленький, посидишь с ним, поможешь.
– Я и рад, дурак. Кто ж это с внуком посидеть откажется? Съехались. Ну, живем, все ничего. Года через три еще внук родился. Вроде уже тесновато. На кухню меня переселили, на раскладушку, но ничего, не жаловался, в тесноте да не в обиде. Я во внуках, сама понимаешь, души не чаял. Старший уже подрастать стал, в школу пошел, младший в садик. Я, пока их никого, и в магазин, и приберусь, и сготовлю. Только смотрю - все не в прок, все моя дочь недовольна. Дальше - пуще. Может, думаю, с мужем чего. Да вроде нет, с ним все - тю-тю-тю, а ко мне как мегера, как подменили. Потом уж, конечно, догадался... вернее, как? Я в туалете сидел, а они на кухне разговаривали, все слышно. Вот, мол, уж так я ей надоел, сил нет, другие старики, как мухи мрут, до пенсии не дотягивают, а я значит, как бык, никакая зараза меня не берет. Хоть бы он, говорит, сдох! (Перехватило дыхание.) Это про меня значит. Как услышал я это... Вера!.. Как я сквозь землю не провалился, не знаю, встал, руки трясутся, штаны не могу застегнуть, ком в горле застрял, душит, задыхаюсь прямо. Стою - ни жив, ни мертв, выйти из туалета не могу, ноги как ватные, как же, думаю, я теперь в глаза им посмотрю? Ведь это ж как стыдно-то будет! А я-то, старый дурак, все никак догадаться не мог, что мешаю им, своей семьей пожить не даю, площадь лишнюю занимаю... ах ты, штука-то какая! Не помню, как я из туалета выбрался, наутро они все кто куда, я вещички свои собрал, да и ушел. Прихожу к младшей дочери Катерине. Так и так, говорю, хочу у тебя теперь пожить, пустишь - нет? А они уже тогда с мужем квартиру получили, двухкомнатную, и дочка у них народилась, Машенька. Ну, тут она и раскудахталась: что, да как, да почему, да зачем я от Лены ушел? Я молчу. Рассказывать не стал. Позориться не захотел.
– Ладно, поживи, говорит, - папа, куда ж тебя, не на вокзале ж ночевать.
– Живу. День живу, два живу, неделю живу, теперь уж живу, да оглядываюсь. Смотрю, нервничает моя Катерина. Знать ей, вишь ты, охота, насколько это я к ней причалил?
– А на всю оставшуюся жизнь, - говорю.
– Ну, это, - говорит, - папа, смешно, нам самим тесно.
– Стала это она с Еленой перезваниваться, старшая кричит, что их четверо, повернуться негде, младшая, что у нее дочь нервная, ей врач отдельно жить прописал. Долго они так собачились, наконец, бросила моя Катерина трубку, да и говорит: - Ну, добился своего? Отравил мне жизнь? Радуйся! Правильно от тебя мать наша сбежала, идиот! (Пауза.) Вот, значит, доченьки меня так и отбрили. Ну, я поклонился ей низко так и говорю.
– Прости меня, доченька, что всю жизнь на вас положил, все вам отдавал, все, больше уж отдавать нечего, последнее осталось - освободить вас от себя. Прощайте и живите с миром, если совесть позволит.
– Молчит, ни слова в ответ не сказала. Я снова вещи собрал, еще и чемодан распаковать не успел... Ну и все. Ушел. Сначала на вокзале ночевал, потом стал себе в пустых домах квартиру приискивать... Вот так. _ Пауза. _ ВЕРА ИВАНОВНА. Да... жизнь... Я-то еще, слава Богу, в своем доме живу. Еще никто на улицу не прогнал. Да и кто прогонит, Паша! Я ж им во как нужна! Я же им позарез! Я же лошадь, Пашенька, понимаешь? Лошадь! Я же всю жизнь их везу, везу, везу, теперь уже тащусь, правда, а все везу! Они ж без меня... Дочка злая, ой, Паша, слова не скажи, все только по шерстке, или молчи или по шерстке. А я ее жалею, ой, Пашенька, как же я ее жалею, дуру свою непутевую, она ж совсем у меня, глупенькая, спилась. И мужики у нее самая шваль... с пьяного угла все. А начнешь говорить что: "заткнись", да дура, ну и нецензурщина, других слов у нее для матери нет. А я терплю. Потому - куда денешься? Дочь на улицу не прогонишь.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Как же это ты ее проглядела?
ВЕРА ИВАНОВНА. А как проглядела. Весь день, бывало, на работе. Что она, как? Со школы придет, все одна, ничего не знаешь. Постарше стала, заленилась, смотрю - двойки да тройки, школу стала пропускать, как вечер - так на улицу. Ну, а на улице - известно что. Мат, да курево, да пьянки. Я уж и бить пробовала. Так она мне... сдачи дала, кому сказать - так стыдоба. Дочка матери в волоса вцепилась и давай мутузить. С тех пор я ее не трогаю, живет своим умом, как хочет... В пятнадцать лет аборт сделала. Ну? Что ты с них хочешь? Я уж с ней и лаской, и все... нет, как волчонок, я уж до чего дошла, в церковь стала ходить к батюшке, ну, отслужили мы молебен, вроде ничего, подутихла малость, училище кончила на парикмахера, работать пошла, я уж на цыпочках хожу, каждый день бегаю к Николаю Угоднику свечи ставить. А потом как закрутилась!.. Спуталась, сперва с одним, да женатым, да снова аборт и пошло-поехало. Столько детишек в себе сгубила, так это и не сосчитать, а ведь это все, батюшка говорит, убийства. Я уж молюсь, так молюсь за нее. Уж не знаю, как ее Господь- то, простит ли? Алешеньку нашего случайно родила, это уж она проглядела. Сперва и брать-то его из роддома не хотела, ну, тут уж я ей всыпала, если, говорю ты, паскудина такая, ребенка своего здесь бросишь, я тебя своими руками придушу, из дому выгоню, пропадай под забором, сука поганая, прости, Господи!.. (Пауза.) А вот видишь, как нас Господь наказал, Алешенька-то у нас без ножек остался, после полиомиелита.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Да что ты!..
ВЕРА ИВАНОВНА. Ему уж восьмой годик пошел, а он все в креслице сидит. А какой мальчик золотой! Какой умненький мальчик! Я уж все сердце надорвала. Умри я, что с ним будет? Пропадет. Сгноят его в инвалидных домах.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Тебе, Вера, жить есть ради кого, а мне...
ВЕРА ИВАНОВНА. Если б не Алешка, уехала бы я... тоже, как ты говоришь, на землю... Я иной раз лежу так в постели, не спится. То сосед за стеной буянит, то своя собутыльников приведет, долго так уснуть не могу, все думаю: и это все? Скоро ведь умирать, а жизнь-то вся сквозь пальцы и протекла, и ничего-то хорошего на мою долю не досталось, ничего!.. Мужиков нынче, сам знаешь, порядочных нет, а которые остались, так тех бабы за собой на веревочках водят. А вообще был у меня один... солдатик, на четырнадцать лет моложе. Сирота. В госпитале нашем лежал. Выходила я его, он и прилепился... Два года мы с ним встречались, ну, а потом я его прогнала, что уж позориться на старости лет... Вот и вся моя бабская жизнь на этом закончилась. Невесело, да?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Невесело.
ВЕРА ИВАНОВНА. Несчастливые мы с тобой, Паш, оказались.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. А счастливых-то нынче и нет. Ты погляди, что вокруг делается. Я раньше как-то не замечал, а теперь вижу. Тяжело люди живут.
ВЕРА ИВАНОВНА. Сами мучаются и друг дружку мучают. Отчего это так, Паша?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Россия...
ВЕРА ИВАНОВНА. Так что?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ. Бога свергли, царя убили, а русский человек без Бога - хуже скотины. Это не я сказал, это один философ сказал.