Лапландия. Карелия. Россия

Кастрен Матиас Алексантери

Понятно, что остяки, живущие ежегодно подолгу на од­них и тех же местах, не могут держать больших оленьих стад, ибо последние требуют обширных пастбищ и перемены мест. Впрочем, как ни малы эти стада, они почитаются боль­шим богатством, ибо северный олень не только доставляет остяку пищу и одежду, но и необходим для звероловчееких и других разъездов. Остяки, не имеющие оленей, ездят на собаках, которые, не доставляя хозяину пищи, обходятся ему дороже оленя и к тому же невыгодны для перевоза тя­жестей. Для этих остяков рыболовство почти единственное средство существования. Почти повсеместный в полярных странах факт, что племена, занимающиеся исключительно рыболовством, не достигают благосостояния, но живут обык­новенно в большой бедности, нередко соединяющейся с ле­ностью, пьянством и нравственной порчей [85] . Причины этого большей частью случайные: частью неуменье пользоваться, как следует, богатыми средствами, представляемыми здеш­ней природой, частью пристрастие к спиртным напиткам. Это главные причины бедности, господствующей между ос­тяками-рыболовами. Много содействует, впрочем, также и хитрая, своекорыстная торговля русских поселенцев. Они ввели пагубную систему кредита и сумели навязать остякам множество предметов роскоши, которым назначали произ­вольную цену, почти без ведома покупателей. Вследствие этого остяки мало-помалу вошли в долги, которых в настоящее время никак не могут уже уплатить. Долги их возрастают, напротив, с каждым годом, потому что без всякого усиления труда и осторожности число потребностей

беспрестанно уве­личивается. Существеннейшую потребность, без которой, по крайней мере в настоящее время, остяк не может уже обой­тись, составляет хлеб, привозимый купцами. Не имея воз­можности заплатить за покупаемое тут же, потому что и без того уже должен купцу, он обязывается не продавать в сле­дующий год своей рыбы никому, кроме него. Таким обра­зом, он становится в полнейшую зависимость от заимодавца, который назначает какую ему вздумается цену не только своему, но и его товару. Эту торговлю, положительно пагуб­ную как для остяков, так и для других народцев Сибири, правительство старалось ограничить разными постановлени­ями и, между прочим, учреждением казенных хлебных ма­газинов, но зло, к несчастью, пустило уже такие глубокие корни, что его не искоренишь разом. Вся рыба, продаваемая остяками вышеописанным образом купцам, ловится летом, и барышники из Обдорска, Березова и Тобольска разъезжа­ют целое лето на своих ладьях по Оби, скупают у остяков все пойманное ими, солят и сберегают до времени в нарочно для этого на берегах реки устроенных амбарах. В начале осени, сбыв привезенную муку, они загружают лодки рыбой, со­хранявшейся в амбарах, и отправляются домой. Остяки же продолжают еще ловить рыбу. Часть этой они бросают в не­большие озера или пруды, откуда к концу осени снова вы­таскивают ее сетями и замораживают. В начале зимы явля­ются опять русские и зыряне и скупают мороженую рыбу, часть ее привозится и самими остяками в Обдорск на ярмар­ку. Рыболовство не прекращается и зимой, но рыба, лови­мая в это время года, невыгодна для торговли, да и сами уловы ее так незначительны, что редко удовлетворяют днев­ной потребности. В Оби водятся следующие рыбы: щука, окунь, ерш, плотва — эти ловятся и летом и зимой; осетр, сельдь, налим и разные виды лососей, называемые русскими муксун, нельма, зырок [86] , пыжьян, — породы, идущие в на­чале июня, тотчас по проходе льда вверх по реке и затем в течение зимы постепенно возвращающиеся опять в море. Цен­ны в особенности осетр и разные виды лососей, остальные же породы идут на пищу остяку и его собакам. Летом тузе­мец ловит рыбу большей частью сетями вблизи удобных для этого песчаных берегов. Другой летний рыболовный снаряд — верши, прикрепляемые к кольям или жердям, которыми перегораживают небольшие рукава реки [87] . Ловят и на крю­чья [88] , а когда начнутся темные ночи, бьют угрей острогой. Употребляется еще мешковидная сеть; положив в нее камень и прикрепив длинной веревкой к лодке, рыболов опускает ее на дно и едет потихоньку вниз по течению. Приподнимая ее временами, он тотчас же узнает, попалось ли что, а благода­ря обилию рыбы в Оби, она попадается и в такой снаряд. Зимой самый простой и наиболее употребительный способ ловли состоит в том, что поперек малого речного рукава кла­дут бревно и прикрепляют к нему множество вершей, сде­ланных из прутьев. Кроме того, ловят также и сетями, и крючками, и т.п.

85

В данном случае нельзя согласиться с выводом М. А. Кастрена. Исто­рический опыт и исследования последних лет доказывают, что наро­ды, практикующие оседлое рыболовство, достигают в первобытном обществе наибольших успехов в экономическом и социальном разви­тии. Так, именно у обских ханты раньше других народов началось разложение родовых отношений и формирование протогосударственных образований — княжеств. Ситуация же, зафиксированная авто­ром, вызвана тем, что обские ханты-рыболовы раньше других и в наи­больших масштабах испытали на себе влияние русской колонизации — отторжение угодий, неравная торговля, насильственное крещение, спаивание. Таким образом, негативные явления, отмеченные Кастреном, есть не закономерность развития рыболовческих народов, а исто­рическая трагедия обских ханты.

86

Следует читать: сырок (пыжьян).

87

Имеется в виду рыболовный запор — древнейшее и наиболее эффектив­ное рыболовное приспособление народов Обского Севера. При соору­жении запора перегораживали небольшую реку жердями, вбитыми в дно. Среди жердей оставляли проем, в который устанавливали гимгу (вершу). Рыба, не находя иного пути, устремлялась в ловушку. Добычливость такого приспособления очень велика, сезон запорного лова обеспечивает запас рыбы на всю зиму.

88

Судя по всему, речь идет о перемете — приспособлении для ловли крупной рыбы. Перемет представляет собой веревку, к которой на рав­ном расстоянии привязаны железные крюки длиной 10—15 см. Над крюками крепятся кусочки бересты, служащие приманкой. Снасть натягивается через всю реку и неглубоко погружается в воду.

За исключением обычая женщин носить покрывала, обы­чая, заимствованного у соседних татарок, одежда обдорских остяков ничем не отличается от самоедской. Что касается до образа их жизни, то кочевые остяки устраивают себе такие же чумы, как и самоеды; юрты [89] же остяков-рыболовов ма­ленькие, очень низкие, однокомнатные лачуги с открытым глиняным очагом (чувал) в углу и с дырой в стене или кры­ше; эта дыра заменяет окно и зимой закрывается ледяной пластинкой. В лучших юртах пол подле одной или двух стен устлан рогожами, на которых семья проводит день, спит но­чью. Иногда ко входу в юрту пристраиваются маленькие сени, в которых сберегается платье и разная домашняя рухлядь. Кроме таких зимних юрт, у многих семейств бывают еще и летние, без пола и очага. Огонь раскладывается в них на середине, а дым выходит в отверстие, сделанное в крове. Нищенствующие остяцкие семьи живут и в землянках [90] .

89

Здесь имеются в виду наземные бревенчатые избы остяков, за которы­ми почему-то в литературе XVII—XIX веков закрепилось название степного переносного жилища тюрков — «юрта».

90

Землянки — углубленные бревенчатые срубные или каркасные жилые сооружения, обкладывавшиеся сверху дерном. Один из древнейших таежных типов жилищ. В течение XVIII-XIX веков постепенно вытес­нялись наземными избами.

Внешность и характер остяков описаны Палласом (Reise durch die verschiedenen Provinzen des Russischen Reichs, III, § 39) следующим образом: «Роста они большею частию средняго и даже малаго, слабосильны, сухопары и тонконоги. Лица почти у всех неприятныя, бледныя и плоския, без особенно характеристическаго выражения. Еще более безобразят их рыжеватые или беловатые волосы, которые у мущин висят вокруг головы в безпорядке. Между взрослыми и преимуще­ственно зрелыми женщинами приятныя лица весьма редки. Вообще остяки робки, суеверны и простоваты, но довольно добродушны; когда заставляет необходимость, работящи, но за тем склонны к праздности, особенно мущины; в домашнем быту страшно грязны и неопрятны». К этому описанию я дол­жен прибавить, во-первых, относительно внешности, что бе­лолицых и белокурых остяков я встречал, конечно, много, но еще больше смуглых и черноволосых, подобно самоедам; это, между прочим, наводит меня на мысль, что белокурые остя­ки, может быть, потомки зырян, ушедших в Сибирь во время обращения Перми в христианскую веру святым Стефаном [91] . Впрочем, остяки вовсе не принадлежат к безобразнейшим си­бирским племенам; между ними не встретишь таких плоских носов, узких глаз и уродливо-широких скул, как у монголов и тунгусов, они гораздо ближе к племенам финскому, самоед­скому и тюркскому. Впрочем, нужно сказать, что их тип не выработался, вероятно, вследствие смеси с инородными пле­менами. Робость, суеверие, простоватость и добродушие — качества, общие всем сибирским дикарям. Но Паллас умал­чивает о двух весьма хороших качествах остяков: об их ус­лужливости и честности. Остяк не покидает своего друга в нужде, не запирает двери для стучащегося в нее, охотно де­лится тем, что у него есть, если богат, считает обязанностью помогать бедному. Воровство почти неизвестно, дома никогда не запираются, имущество оставляется часто посреди тундры. Остяки вполне доверяют друг другу и живут, как братья. Неопрятство, в котором обвиняет их Паллас, — свойство всех рыболовных народов, оно не меньшее и на норвежских бере­гах. Многие занятия рыболова нечистоплотны сами по себе: на промыслах он живет во временном тесном жилище, в кото­ром негде даже поместить и всех изорванных, полусопревших одежд, без которых не может обойтись в своем многотрудном занятии. Дым увеличивает еще более нечистоту внутри, а сна­ружи скопляются внутренности выпотрошенных рыб, не толь­ко отвратительные на взгляд, но и заражающие воздух своим гниением. Рыбак часто работает без отдыха дни и ночи, где ж тут время заботиться и о чистоте своего тела, не только что о чистоте жилища, и неопрятность мало-помалу переходит в привычку. Но врожденною назвать ее нельзя, ибо ею отлича­ются только рыбаки, но не кочевые оленеводы. К преимуще­ствам кочевой жизни в полярных странах принадлежит и то, что она не сопряжена ни с каким неопрятным занятием. Бес­престанные переходы с одного места на другое имеют, между прочим, ту выгоду, что не дают завестись большой грязи ни внутри, ни вне жилья. Сажа, пристающая к платью от очага и котла, сдувается ветром тундры, к тому же она и не очень заметна на одежде, сшитой из грубой оленьей кожи.

91

О переселении отдельных групп коми-зырян в Нижнее Приобье гово­рится в Вымско-Вычегодской летописи, «Слове о житии и учении Свя­того Стефана, бывшего в Перми епископа», написанного в 1396—1397 годах Епифанием Премудрым. Эти сведения дополняются предания­ми вычегодских коми и нижнеобских остяков, данными лингвистики и топонимики. В 1979—1984 годах при раскопках двух средневеко­вых городищ в Октябрьском районе Ханты-Мансийского автономного округа у пос. Перегребное и Шеркалы были получены материальные свидетельства о проживании древних коми-переселенцев на Оби в конце XII—XIII веках.

Указатель наиболее значительных имен, встречающихся в тексте

Бергстади И. — студент-лингвист, спутник М. А. Кастрена по сибирско­му путешествию.

Кеппен П. И. — академик Императорской Санкт-Петербургской Акаде­мии наук, этнограф и лингвист, создатель этнографической карты России.

Клапрот Г. Ю. — академик, выдающийся немецкий ориенталист, рабо­тал во Франции. Автор капитального труда «Azia Poliglotta» («Много­язычная Азия»).

Лёнрот Э. (1801 — 1884) — финский ученый, доктор медицины (диссер­тация на тему «О магической медицине финнов»). В течение многих лет целенаправленно собирал фольклор финнов и карелов. Собрание карело-финских мифов «Калевала» было опубликовано на финском языке в 1835 г. в стихотворной обработке Лёнрота. Позднее выпустил сборники финских песен, загадок, заклинаний («Кантеле», «Кантелетар» и др.). Совместно с М. А. Кастреном участвовал в конце 1841 — начале 1842 гг. в поездке в Лапландию.

Миддендорф А. Ф. (1815—1899 гг.) — академик Императорской Санкт-Петербургской Академии наук, выдающийся путешественник, этног­раф и лингвист, исследователь Восточной и Южной Сибири и Северо-Востока России.

Раббе Ф. Й. (1804—1879 гг.) — врач, ученый, видный финский обще­ственный деятель, один из основателей и председатель (1853—1854 гг.) Финского литературного общества.

Раск Р. — выдающийся датский лингвист конца XVIII—начала XIX веков, один из основоположников финно-угорской лингвистики.

Регули А. (1918—1858 гг.) — видный венгерский лингвист и этнограф, специалист по финно-угорским языкам, один из основоположников угроведения. Провел экспедицию по Сибири и Поволжью в 1843—1845 гг.

Степанов А. — с 1823 по 1831 гг. красноярский губернатор, любитель-этнограф, автор двухтомного труда «Енисейская губерния».

Шёгрен А. Й. (1794—1855) — крупный ученый, один из основоположни­ков финно-угроведения, земляк М. А. Кастрена. Специалист в области лингвистики и этнографии, академик Императорской Санкт-Петербур­гской Академии наук. Автор крупных исследований «О финском язы­ке и его словесности», «Осетинская грамматика» и др. Шёгрен явился организатором и научным руководителем путешествий М. А. Кастрена по северу России и Сибири.

Шнелльман (Снельман) И. В. (1806—1881 гг.) — финский ученый и об­щественный деятель. Профессор этики и ректор Александровского уни­верситета в Гельсингфорсе (Хельсинки). Один из лидеров движения за независимость Финляндии, издатель газет «Друг земледельца» и «Saima».

Шифнер А. (1817—1879 гг.) — адъюнкт Императорской Санкт-Петербур­гской Академии наук по языку и литературе Тибета. После смерти Ка­стрена подготовил к печати неопубликованные материалы из его архи­ва (12-томное «Nordische Reisen und Forschungen», 1852—1858 гг.).

Шотт В. — известный немецкий ориенталист, специалист по лингвисти­ке Алтая, автор труда «Об алтайском или финно-татарском языковом роде» (1847 г.).

В поисках колыбели финского народа

Среди ученых, занимавшихся изучением языков и про­исхождения народов так называемой уральской языковой семьи, М. А. Кастрен занимает особое положение. Будучи разносторонним исследователем (лингвист, мифолог, этног­раф и в некоторой степени археолог), он имел немало пред­шественников, труды которых явились для него «научным трамплином». Тем не менее его по праву следует считать пионером сравнительно-исторического языкознания. Доб­рым гением, сыгравшим ключевую роль в судьбе ученого, стал известный финнолог Андерс Иоганн Шёгрен, приме­тивший молодого способного лингвиста Кастрена и ставший для него научным руководителем. Знаменитые научные пу­тешествия по Европейскому Северо-Востоку и Сибири, про­славившие Матиаса Алексантери, состоялись только благо­даря Шёгрену. Духовная нить между ними не прерывалась ни во время многотрудных путешествий (обмен письмами), ни в последующие годы.

Лингвистические труды Кастрена по существу стали аз­букой для последующих поколений ученых, занимавшихся изучением финно-угорских и самодийских народов. Дело не только в богатейших научных материалах, собранных им в экспедициях, но и в том, что благодаря Кастрену дальней­шие исследования проводились на основе апробированного им сравнительно-исторического метода, с учетом кастреновской схемы лингво- и этногенеза аборигенов Севера.

То, что за короткую жизнь успел Кастрен, кажется и сегодня непосильным одному человеку: записи карело-фин­ского эпоса, замечательный стихотворный перевод «Кале­валы» на шведский язык, труды по грамматике финно-угор­ских народов, неопубликованные при жизни материалы по тунгусским, бурятским наречиям и многое другое.

Столь глобальные по масштабам и результатам сибирс­кие путешествия Кастрена сравнимы разве что с академи­ческими экспедициями XVIII века во главе с Д.Г. Мессершмидтом, Г.Ф. Миллером и П.С. Палласом. Но с точки зре­ния лингвистики, достижения М. А. Кастрена, героя-оди­ночки, — настоящий научный подвиг.

Чего стоит только беглый перечень народов, среди ко­торых работал Кастрен! Лопари (саамы), зыряне, самоеды (ненцы, энцы, нганасаны, селькупы), хакасы, буряты, тун­гусы (эвенки), «последние из могикан» — койбалы, камассинцы, котты, сойоты, карагасы, маторы, кеты...