Лапландия. Карелия. Россия

Кастрен Матиас Алексантери

Чрезвычайно замечательно, что самоеды верят в посто­янные переселения на небо. Пропал без вести какой-нибудь дурной человек или преступник — все уверены, что его со­жрал где-нибудь в тундре медведь; случись то же с хоро­шим человеком — все убеждены, что он, подобно Уриеру, уехал в небесные жилища. Один русский миссионер сооб­щил мне, что, не знавши еще о таком веровании, он думал однажды склонить самоедов-язычников к христианству, между прочим, и рассказом о взятии на небо пророка Ильи. Самоеды слушали рассказ его весьма равнодушно, и, когда он кончил, один из них сказал: «Да и мой брат несколько месяцев тому назад уехал так же на небо».

Бессмертие составляет, впрочем, исключительную при­надлежность тадибеев, потому что вообще между самоеда­ми распространено безотрадное верование, что со смертью все кончается для человека. Хотя они и полагают, как ка­жется, что покойник продолжает еще несколько времени жить в могиле, и, вероятно, потому складывают подле него очаг, кладут ножик, топор, копье, деньги и другие жизнен­ные потребности и по временам режут даже на могиле его оленя; но как скоро труп сгнил, все убеждены уже, что для него все кончено. Одни тадибеи одарены бессмертием, по смерти они превращаются в так называемых итармов [56] , ко­торые, судя по всему, что мне удалось о них узнать, совер­шенно тождественны с тадебциями Канинской тундры. Про них рассказывают, что они то отдыхают в могилах своих, то скитаются по земле, особенно по ночам, и, смотря по тому, каковы они были при жизни,

делают добро или зло. Вообще же итармов боятся, и самоед не любит много разго­варивать о них».

56

В данном случае итарма (иттарма, итырма) употребляется автором в значении «дух умершего шамана», что не совсем точно. Иттарма обозначает в ненецком языке изображение умершего человека. Оно изготавливалось после смерти пожилых, уважаемых людей, в том числе шаманов. Иттарма представляла собой комплект миниатюрной одеж­ды, аналогичной обычной одежде с капюшоном. Внешне это напоми­нало фигурку человека. Изображение могло состоять из одной одеж­ды, либо внутри нее могла находиться деревянная основа из веток, металлическая литая фигурка человека 5—15 см в высоту или даже пучок волос, срезанных у родственников умершего в знак траура. Счи­талось, что в иттарме обитает душа умершего до того момента, когда она возродится в новорожденном потомке (обычно — внук или внучка). Поэтому за иттармой ухаживали, как за живым человеком, — корми­ли, поили, укладывали спать. После возрождения души иттарма ста­новилась ненужной, и ее клали в могилу умершего, выносили в лес или сжигали. Иттармы шаманов нередко оставляли в качестве се­мейных идолов и хранили в священной нарте, особенно если шаман был сильным и люди надеялись на его помощь и в дальнейшем. Дан­ные обычаи характерны для ненцев и северных ханты.

Рассказы старухи самоедки заняли меня так, что я пре­спокойно выносил дождливую и бурную ночь под откры­тым осенним небом, между тем моя Мельпомена не раз вы­нимала из-за пазухи зеленую сткляницу и подкрепляла себя живительною влагою. Результатом этих повторительных подкреплений было то, что она заснула, наконец, у огня, а я возвратился в свою палатку, завернулся в олений мех и улегся на постель из кирпичей и оселков. В следующее утро (22 сентября) подул опять попутный ветер. Он дул из гус­той тучи, которая в то же время обливала нас сильным лив­нем. Погода была пасмурная, туман покрывал землю. Сквозь него виднелись огромные болота, и по ним кое-где склонив­шаяся сосна, пожелтевшая береза, медведь, поднятый кри­ком корабельщика, хищный орел, стороживший добычу. Грустное впечатление, производимое таковой картиной, уменьшалось несколько только тем, что, благодаря попут­ному ветру, мы плыли довольно быстро. К вечеру показа­лись вдали огоньки, разложенные на берегу ижемскими кре­стьянами, которые отправлялись на встречу к оленьим ста­дам своим и расположились тут на ночлег. Мы пристали к ним и вздумали устроить небольшую пирушку на пустын­ной Усе. Пригласив ижемцев на наш просторный каюк, мы уселись вокруг опрокинутой кадки, которая заменяла нам стол. Пока пили чай, зыряне сидели с важными, угрюмы­ми лицами, но как только пошла вкруговую бутылка конь­яку, флегматические физиономии их понемногу начали оживляться, и я тотчас же воспользовался этим случаем, чтобы завести речь о житье самоедов и об их отношениях к инородным поселенцам тундр. Вопрос чрезвычайно щекот­ливый, потому что самоеды обвиняют инородцев, особенно зырян, в разных неправдах, и убеждены, что в настоящее жалкое положение повергли их бессовестные притеснения именно этих поселенцев. Зыряне же почитают себя, напро­тив, благодетелями самоедов и всячески стараются оправ­дать свои действия. Я приведу здесь некоторые из этих оп­равданий и постараюсь с возможною точностью передать слышанное мною в беседе подле опрокинутой кадки. Вот что говорил старший из всего общества, ученый церковный староста:

«Я уповаю на Бога и верю, что ничто на свете не дела­ется без Его воли. Если, как известно, большая часть само­едских оленей перешла к зырянам, то и это, без всякого сомнения, произошло по воле Божьей. Конечно, и тут, как везде, было не без вмешательства лукавого; но и его делам попускает Бог и будет попускать всегда ради премудрых своих целей. Так как ты [57] , чужеземец, татарской веры и не знаешь истинного света, то я и объясняю тебе примером, как с самого начала света Господь обращает на добро все злые дела дьявола. В Писании сказано, что Бог сотворил в первые шесть дней небо и землю, солнце, месяц и все звез­ды, человека, травы, животных и прочее. Дьяволу тотчас и захотелось как-нибудь поворотить создания Господа; он ис­портил человека, отравил многие травы, породил змей и других вредных животных, а из рыб — щуку и налима. Как только Ангелы заметили этих рыб, они поймали их, принесли к Богу и спросили: что с ними делать? Бог по­смотрел на рыб, увидал в их голове крест и благословил их так, что теперь они чисты и живут на пользу человека. Та­ким образом, что Бог благословит, того нечего хулить чело­веку, хотя бы лукавый и замешался тут. Божье благослове­ние очевидно над нашими оленьими стадами, потому что они умножаются и улучшаются с каждым годом и состав­ляют главное наше достояние. А если ты спросишь, ради чего же даровал нам Господь самоедских оленей, — мы и это растолкуем тебе. До прибытия поселенцев на тундры все самоедское племя жило в языческом мраке и нечестии. Они приносили жертвы простым древесным пням, и солнце благодати было еще скрыто от них непроницаемым тума­ном. О делах божественных они знали не больше собак и песцов, почти так же несведущи были они и в делах житей­ских. Не знали огнестрельного оружия, у них не было се­тей, никаких порядочных рыбачьих снарядов, не умели оберегать своих оленей, не имели никакого понятия о поря­дочном хозяйстве. Вот поэтому-то Бог и послал на тундры русских и зырян учить самоедов и божеским, и житейским делам. Он отдал вместе со стадами и самих самоедов к нам в ученье. Теперь они наши слуги; когда же кончат ученье, сделаются настоящими православными христианами, Гос­подь, наверное, взыщет и их своею благостью, потому что взыскивает всякого, кто уповает на Него».

57

Он говорил это мне.

Другой собеседник говорил следующее: «Есть послови­ца, что люди бывают всякие, и это как между христиана­ми, так и между язычниками. Так, есть много добрых и порядочных людей между самоедами, много плутов и мо­шенников и между зырянами, в особенности между бродя­щими по тундрам. Они предпочитают места пустынные, потому что там безнаказаннее могут злобствовать. Но воп­рос еще, кому они верят более: самоедам или самим зыря­нам. Жаловаться самоеды могут разве на прежние притес­нения, теперь же у них взять нечего, и кому вздумается попользоваться чужим добром, идет, разумеется, не к ним, а к нам. Так, у каждого из сидящих здесь пропадает еже­годно немало оленей, их крадут иногда и самоеды, но чаще свои же, зыряне. Мы нисколько не защищаем их, напро­тив, были бы очень рады, если бы их переловили и посту­пили с ними по закону. Очистят от них тундры — тепереш­ние раздоры зырян с самоедами прекратятся сами собою. Тогда самоеды сознаются, что мы приносим им не вред, а пользу».

«И то самое, что стада самоедов, — говорил третий, — перешли в наши руки, — польза всей страны. У самоедов олени всегда были совершенно бесплодным имуществом, по­тому что самоеды живут как-то навыворот. Богатый лежит себе лежмя в своем чуме, собирает к себе бедную родню свою, кормит ее, пока наконец не обнищает сам и не пойдет так же кормиться на счет другого [58] . У них нет, таким обра­зом, никакой возможности что-нибудь заработать. Мы же доставляем нашими стадами и работу, и хлеб сотням зырян и самоедов. Мы заставляем их выделывать шкуры, шить платье для нашего собственного потребления и для прода­жи, пасти наши стада, ловить рыбу и зверя. На оленях мы вывозим из Сибири муку, рыбу и другие потребности. Мы ездим на рынки, продаем выделанные кожи, оленьи шку­ры и волос, меховую одежду и проч, и возвращаемся в нашу бедную сторону с деньгами. Одним словом, мы умеем по­треблять оленей на общую пользу и только ими и можем существовать в этой дикой стране».

58

Приведенная здесь оценка быта ненцев со стороны коми-зырян основы­вается на существенных различиях в культуре этих народов и непони­мании особенностей образа жизни ненцев. Коми-зыряне к описываемо­му времени перешагнули в своем развитии ступень родового общества и полностью включились в товарно-денежные отношения. Оленеводство у них носило ярко выраженный товарный характер, продукция поступа­ла на рынок, большое внимание уделялось торговле. Хозяйство ненцев, напротив, носило натуральный характер. Основой его являлось удов­летворение собственных потребностей, ориентация на торговлю прак­тически отсутствовала. Большое значение продолжали играть у ненцев родовые отношения, которые предписывали помогать родне даже в ущерб себе. Такое отношение к хозяйству и имуществу было чуждо коми-зы­рянам и осуждалось ими. Таким образом, в данном случае «жить навы­ворот» означает жить не так, как коми-зыряне.

Других, новых мнений об этом предмете не было: приво­дили, разбирали только вышеприведенные и в конечном ре­зультате все решили единогласно: 1) что зыряне и русские поселенцы вообще много содействовали и содействуют обра­зованию и облагорожению самоедов; 2) что в настоящее вре­мя самоеды не терпят от поселенцев никаких важных обид, напротив, зарабатывают у них деньги, и 3) что зыряне без оленьих стад решительно не могут существовать в этих бес­плодных местах. Спросите об этом самих самоедов, и они скажут, что, конечно, между поселенцами есть честные люди, помогающие им как в божеских, так и в житейских делах, но что вообще они ненавидят этих чуждых им пришельцев, потому что они воровством и обманом присвоили себе их ста­да, отвели даже детей и сродственников их в некоего рода вавилонский плен, потому что они затрудняют их существо­вание на тундрах, потравляя своими многочисленными ста­дами весь олений мох, подрывают звериные ловы, надувают их в торговле, крадут у них оленей и проч. Поэтому все са­моеды, у которых еще есть какие-нибудь оленьи стада, ниче­го так не желают, как или совершенного удаления поселен­цев с тундр, или, по крайней мере, точного ограничения их каким-нибудь пределом, чтоб они не могли господствовать по всей самоедской стране.

Но оставим политику самоедов и поедем далее. В следу­ющую за этой беседой ночь ветер совсем утих, пришлось тащить каюк бечевой вдоль берега. Таким образом мы доб­рались до места, где впадает в Усу большой приток ее Лемва — в 90 верстах от Роговой. Тут снова подул попутный ветер, но только что распустили парус — переломилась мачта от того, что не укрепили порядком канатов. Постановка новой мачты задержала нас здесь целый день, но со старою мачтою как будто бы переломило и наше счастье. Следую­щие трое суток постоянно дул противный ветер, кроме того, Уса становилась все быстрее и в некоторых местах оказы­валась так мелкой, что каюк наш, тащимый опять бечевой, нередко касался дна. После немалых усилий мы добрались-таки 27 сентября до первой цели нашего путешествия — маленькой, никем не обитаемой хижины на берегу Усы в 40 верстах от Урала.

В этой тесной хижине, или юрте, остановилось пятнад­цать человек с тем, чтобы, как выпадет снег, всем ехать в Сибирь. Опасаясь слишком долгого ожидания зимы в гряз­ной, сырой, темной и дымной избушке, я вздумал было от­правиться тотчас же в Обдорск пешком, но зыряне почита­ли такое путешествие столь трудным и опасным, что никак не соглашались дать мне проводника, не желая взять на свою совесть и ответственность весьма возможное несчас­тье. Таким образом, мне поневоле пришлось остаться, и тут главною моею заботою сделалось, как бы убить время. О каких-либо занятиях нечего было и думать, потому что от духоты, дыму и чаду и сами зыряне не могли оставаться весь день в юрте; но и под открытым небом было не лучше: при постоянно западном ветре дождь не переставал ни на минуту. Несмотря на то, я бродил неутомимо по пустын­ным окрестностям и иногда заходил так далеко, что с тру­дом отыскивал нашу юрту. Вся эта местность была сплош­ная тундра. Тундрой, как я уже заметил выше, называется вообще страна безлесная — голая, обнаженная почва. На тундре бывают возвышения и долины, болота, трясины, озера, реки и т.д., но почти без всякой растительности. Очень может быть, что микроскопическое исследование открыло бы и на ней целый мир живых существ, но простому глазу она не представляет ничего, кроме низкого ивняка, серого оленьего моха, весьма немногих злаков и множества тай­нобрачных растений. Из животных, кроме оленей, здесь встречаются только волки, лисицы, песцы, вороны, совы и несметное множество крыс и мышей. Поэтому человека, видевшего печальную пустынность тундр, и не удивит нис­колько странное верование самоедов, что Бог смерти царит над землею, Елисейские же поля находятся под нею, в ее недрах. Поэтому они обыкновенно и не зарывают в землю своих покойников, а хоронят их поверх земли, над которой во тьме ночной летают мрачные духи тадибеев. Глубоко же в недрах ее живет, по их понятиям, добрый и счастливый народ, называемый ими сиртеями (Siirtjei) [59] , богатый ма­монтами, которые служат ему вместо оленей, бобрами, со­болями, золотом и серебром.

59

Сиртеи (сихиртя, сиртя, сирте) представляют собой легендарный народ, часто упоминаемый в ненецком фольклоре. Они выступают в ненецких сказках как предшественники ненцев в тундрах Европейского Севера и Сибири, занимавшиеся охотой на морского зверя и рыбалкой, оленевод­ства не знали. После прихода ненцев они якобы ушли под землю и живут там до сих пор. Фольклорные данные в последние десятилетия подтверж­даются археологическими материалами. На п-ове Ямал обнаружено не­сколько древних поселений, принадлежавших досамодийскому населению, занимавшемуся морской охотой и обитавшему в землянках (отсюда, види­мо, сюжет об уходе их под землю). Очевидно, сихиртя были ассимилирова­ны предками ненцев. Современные исследователи склонны считать, что от сихиртя происходят некоторые ненецкие роды: Вануйта, Яптик, Ядне, Салиндер. В последнее время утверждается также точка зрения, что си­хиртя состояли в отдаленном родстве с ненцами, являясь представителя­ми саамского этнического круга.

В одну из моих прогулок по тундре внезапно подняв­шаяся непогода заставила меня искать убежища под одино­ким деревом на берегу реки. И как же был я изумлен, уви­дав неподалеку от него четырехугольный ящик аршина в три длиною и в аршин шириною. Ящик этот, сколоченный из грубых, необтесанных бревешек, стоял на нескольких врытых в землю отрубках и был покрыт двумя рядами бре­вешек. Свалив с него часть последних, я увидал в нем гни­ющий человеческий труп.

Что же касается до моего пребывания в тесной зырянс­кой юрте, оно с каждым днем становилось невыносимее. От ежедневного обращения, присутствие чиновного иноземца перестало воздерживать моих спутников, и они начали пре­даваться необузданному пьянству. Конечно, забавно иногда трезвому смотреть на смешные проделки пьяных, но посто­янное зрелище их противно. Драма, разыгрываемая в каба­ке, в сущности, нисколько не отличается от представляе­мой сумасшедшим домом. Опьянение — решительно прехо­дящий приступ помешательства.