Ларец Самозванца
Шрифт:
Площадь была слишком мала и коротка для полного разгона, да пан Роман и не горел желанием разгонять своих молодцев. Потом ведь не остановишь, коням ноги переломать можно!
Атака удалась. Лишь несколько стрельцов успели выстрелить, но кажется, никто из них не попал. А потом под тяжело рухнувшим кончаром пана Романа хрустнул, раздаваясь, череп стрельца, рядом закричали яростно… Кто-то из стрельцов скомандовал отход.
Отходили они быстро, умело. Не побежали и не дали возможность молодцам пана Романа на плечах ворваться на крыльцо. Четверо стрельцов, что держали штурмующих на длине бердыша, отдали свои жизни, но к моменту, когда пал последний из них, низкая и тяжёлая дверь в хоромы воеводы захлопнулась, а из окон второго поверха высунулись стволы пищалей и по набегающим мятежникам хлёстко и метко ударили свинцовые пули. Четверых смело. Завизжал раненый конь. Его стон поддержали раненые люди… На площади установился хаос.
— Ну, всё! — пробурчал, прижимаясь к стене, рослый горожанин с оглоблей в качестве оружия. — Сейчас они нам покажут…
Пан Роман, сердито на него сверкнув глазами, знаком велел своим начинать. Трое быстро подскочили к двери, в руках появились стрелецкие бердыши. Дверь задрожала под их могучими ударами и, хотя щепа пока что летела мелкая, вряд ли она простоит слишком долго. Остальные казаки пока что затеяли перестрелку со стрельцами и, хотя они находились в заведомо менее выгодном положении, всё же сумели заставить стрельцов укрыться внутри.
— Лестницы тащи! — орал кто-то из горожан, надсаживая глотку. — Бей их, иродов!
Площадь была вся устлана телами убитых, бабы с воем бегали, отыскивали среди них своих мужей, детей… Иногда слёзы утишались, раздавалось радостное причитание — значит, её был ещё жив. Чаще, однако, вой раздавался ещё громче… Раненных было больше, чем убитых, но их затоптали свои же, толпа, пока металась по площади туда, обратно. Упавший на площадь мог сразу считаться мёртвым… увы.
Потери только обозлили горожан. Лихие же были люди в городе Грязине, если даже пищальный огонь в упор не смог их остановить! Наоборот, мужики так разозлились, что вмиг высадили пару ставень, и сейчас подле раззявленных проломов окон шла жаркая пря между стрельцами и горожанами. И те, и другие горели желанием оказаться сильнее… только вот стрельцы всё-таки чуть сильнее, ибо на кону с их стороны стояли жизни. Оба пролома были ими защищены, да ещё и трупов навалили подле них вдоволь…
— Проклятье! — прошептал по-настоящему растерянный пан Роман. — Да здесь как на бойне!
Но в этот момент бердыш одного из воинов прорубил дверь и почти тут же успеха добился ещё один рубщик, рядом. Древками вышибли кусок доски… и получили в упор слитный залп из трёх пищалей. Рубщиков — обоих, а с ними одного из шляхтичей пана Анджея спасти было уже невозможно. За них можно было только отомстить… и за них отомстили. Дверь вынесли так быстро и с такой яростью, словно её и не было. Стрельцов, защитников двери, повинных в смерти боевых товарищей, срубили раньше, чем те успели схватиться за сабли. Нельзя полагаться только на огненный бой! Они же слишком полагались.
— Убивай! — прорычал пан Анджей. — Убивай их, гадов!
Спустя несколько минут волна разгневанных, разъярённых чрезмерными потерями горожан ворвалась внутрь. И живые позавидовали павшим…
Самыми удачливыми оказались всё те же стрельцы. Они могли сражаться, а, сражаясь — умирать быстро. Женщинам и детям повезло меньше. Сражаться они не могли, на милосердие полагаться — тоже. Кончать жизнь самоубийством было против Веры. На них и отыгрались…
3
— Помогите ради Христа, люди! — немолодая женщина в разорванной на груди исподней рубахе, выскочила на крыльцо. Следом, гогоча и солоно ругаясь, набежали мужики. Трое. Все — местные, горожане. Пресытились грабежом, набили пазухи добром воеводы Анцифора, решили поразвлечь плоть. Увидев чужаков с оружием, остановились… глухое ворчание их напоминало рык голодных псов, у которых уводят сахарную косточку из-под носа.
— Кто такая? — коротко кивнув на женщину, спросил пан Роман, чуя как в груди разгорается и никак не желает затухать гневное пламя.
— Да Марья, жена пса-Анцифора! — быстро ответил один из насильников, ражий мужик с огромными кулаками. Из левого кулака свисали грубо оборванные волосы, целая густая прядь. Бедняжка, видно, рванулась, что есть силы, спасая не жизнь, так честь.
Меж тем, пока казаки и грязинцы мерили друг друга долгими, выразительными взглядами, бедная женщина подползла как можно ближе к пану Роману и крепко охватила его ноги руками.
— Христом-Богом молю, воин, не выдай меня этим зверям! Рабой твоей буду! Жизнь отдам!
Пан Роман скривился… В его планы, по крайней мере — сейчас, не входило противостояние с озверевшими от насилия и грабежа грязинцами. Отряд, потерявший в этой совершенно не нужной стычке четверых убитыми, вряд ли мог противостать сотням вооружённых горожан. К тому же, теперь в них не нуждались…
— Сколько вы за неё хотите? — отстёгивая от пояса туго набитый кошель, поинтересовался он вполне миролюбиво.
— Так… это, боярин… Злата-серебра мы и так вдоволь набрали! — возразил ему один из мужиков. — Вот Марью-воеводшу поять, такое не каждый день случается! Не обессудь, не уступим! Даже и за сотню рубликов!
Марья, прижимаясь полной грудью к его коленям, отчаянно завыла, пытаясь укрыться от хищных взоров распалившихся ещё больше насильников. Пан Роман ещё раз досадливо сморщился. Не по душе ему был такой вот оборот, не по шляхтетски было бросать женщину, да ещё благородных кровей, на произвол судьбы. Тем более что она — такая же христианка и молит тебя о пощаде.
— Полтораста рублей даю! — сам себе удивляясь, проскрипел пан Роман. — На эти деньги вы десять таких купите, да ещё в прибытке останетесь!
— Нет, боярин! — решив на всякий случай повысить Романа в положении, возразил мужик. — Я ж сказал, не отдам! И не мешайся… Мы, конечно, благодарны тебе. Очень. Но — не лезь, чужак! У нас тут свои счёты!
Скрипнув зубами, пан Роман потянул из ножен саблю. Отдавать её холопам, черни, он никоим образом не собирался…
Расклад поменялся внезапно. Послышался оглушительный рык, не должный принадлежать человеку, и из глубины терема выступил настолько могутной мужик, что стало страшно от одного только его вида. В руке богатыря был огромный, под стать владельцу, палаш и сейчас этот палаш был направлен остриём в сторону пана Романа. Недолго думая, тот вынул из ножен кончар.