Ларец Самозванца

Субботин Денис Викторович

Тут разговор пришлось прервать. Турчин не ошибся, через озеро до стен было меньше сотни гребков, и одолели их за время, куда как уступающее получасу. И вот он уже — берег! Илистое дно, переходящее в каменистую почву, почти не поросшую травой. Три-четыре шага этой земли и — стена. Отвесно уходящая в небо стена, сложенная — теперь это точно видно — из местного песчаника, не слишком прочного, но на удивление долговечного камня!

Выбрались… Отряхнулись кое-как, разобрали оружие.

— Ну, а дальше — что? — громким шёпотом поинтересовался Прокоп. — Господин, ты уж сам решай!

Кирилл никак не отреагировал, мрачно, с прищуром, оглядывая стену. Следовало поспешать

осторожно… всякое случается!

— Прокоп, ты — влево! — наконец, решил он. — Турчин — вправо! Посмотрите, можно ли обойти стену до ворот… Может, и не придётся вовсе лезть!

Воины ушли, и их не было довольно долго, что давало надежду… Первым вернулся Прокоп. Мрачный, грязный, отвратно воняющий болотиной, он даже и говорить ничего не стал, просто махнул рукой. Турчин был чуть более разговорчив. Из него удалось выжать «нет».

Призрак падения со стены всё более зримо нависал над охотниками… Но времени было слишком мало. Крякнув и поплевав на ладони, Прокоп подпрыгнул. Он, оказывается, узрел небольшую трещину или ещё меньшую щель и теперь пытался за неё уцепиться. Только пальцы ободрал, да лбом о стену ударился. Полежал… подумал.

— Постой! — положив ладонь на плечо, остановил его, разогнавшегося для нового приступа, Турчин. — Ты так ничего не добьёшься. Наклонись-ка!

Прокоп, ничего не подозревающий, наклонился… и почти тут же зашипел возмущённо, едва не рухнув под тяжестью казака. Зато Турчин, и без того рослый, с помощью такой «подпорки» легко дотянулся до расщелины, подтянулся уже без труда и легко взобрался дальше. Всего дважды за все время обрушив вниз мелкие камнепады, он взобрался на стену. Змеёй прошелестев по стене, на землю упал конец верёвки.

Тут уж Кирилл никому не дал себя обогнать. Таким образом взбираться на стену — или посредством шеста — входило в обычное обучение детей боярских князя Михайлы Васильича…

— Тихо? — спросил он первым делом, взобравшись на стену.

— Тихо! — согласился Михайла Турчин, невольный тёзка князя Скопина-Шуйского. — Да думаю, недолго так будет… Слышь, сотник, шаги!

За их спинами, совсем уже рядом, слышалось надсадное дыхание очередного охотника. Кто-то, скорее всего Прокоп или Шагин, торопились оказаться наверху… Но пока что им было далеко до городни. Шаги же всё приближались…

Турчин внезапно шагнул в ту сторону, откуда доносились шаги, в его большой ладони оказался нож. Обычный нож на первый взгляд… разве что рукоятка маловата, да лезвие необычно. Швыряльный нож — понял Кирилл…

Спустя пару мгновений он смог убедиться, что Михайла Турчин не только с ятаганом мастер управляться. Серебряной рыбкой мелькнув в холодных лучах почти полной Луны, нож по самую рукоять вошёл в горло шедшего по стене разбойника. Вряд ли тот хотя бы понял, что случилось. И почти сразу же, заглушив своим кряхтением звук упавшего во внутренний двор тела, через стрелище внутрь заполз Прокоп. Следом — молчаливый Шагин…

— Михайла! — выказывая таким образом доверие, негромко сказал сотник, как только на прясле стены собрались все. — Бери половину людей, иди верхом — сшибая сторожу. Постарайся, чтобы они раньше времени в набат не ударили. А мы пойдём вон к той башне, да вниз спустимся… Ворота откроем для наших!

Коротко кивнув, запорожец отобрал себе восьмерых и повёл их за собой.

— Пошли и мы! — вздохнув, сказал Кирилл. — Пора уже!

8

— Ворон велик!..

— О, да, да! Ворон — велик!..

— Ворон — могучий воин!..

— …да, да… могучий воин!..

И так далее. Три старых карги — крымчанки, если судить по одеждам, похоже, взялись целью свести Татьяну с ума. Притом, несомненно зная русский, они ни разу за почти целый день и вечер, что она провела здесь, не ответили на её вопрос. Сказать по правде, так даже не покормили…

Татьяна с самого начала, с момента прибытия в логово Ворона, была посажена на самом верху, под крышей большого терема, лучше всего прочего сохранившегося. Здесь, судя по тесноте, по простоте помещения, обитал какой-то монах. Здесь, судя по тому, как богато оно было убрано ныне, обитал сам Ворон.

Великое её счастье — Ворон до сих пор не зашёл посмотреть на своё новое приобретение. Правда, не только он сам не зашёл, но и слуги его — кроме этих трёх старух, которые были глухи к её просьбам. Меж тем, очень хотелось есть, мучила жажда… и не только жажда. С полудня, когда их захватили в плен, у Татьяны не было малой возможности справить нужду. Внизу живота, словно свинцовая дуля засела — было тяжело и неудобно даже сидеть. Постепенно неудобство начало переходить в боль…

Больше всего Татьяна боялась опозориться. Эти старухи… они так её разглядывают, будто она вещь! Иногда что-то скажут быстро и по-татарски, что она даже не может разобрать… А меж тем, наверняка обсуждают! Её обсуждают! Её стати! Боже, как ей хотелось сейчас стать уродиной! Жирной, как свинья, или худой, как щепка. И пусть бы проклятый Ворон утонул в её жире или ободрал себе шкуру о рёбра! Так нет, угораздило ж её, чтобы всё было на месте. Единственная надежда её — на выкуп — канула в лету. Возможно, когда-нибудь её и продадут. Но вряд ли мужу и вряд ли — нетронутую. Интерес к ней Ворона Татьяна заметила ещё на дороге, а после безобразной, дикой драки, когда пан Роман бросился её защищать, этот интерес только возрос. Никогда — до скончания дней своих! — Татьяна не забудет отчаяния, унижения и дикого ужаса в глазах пана Романа, её Романа, когда он лежал, распластанный, под гнётом полудюжины врагов, а Ворон на его глазах мял её обнажённую грудь… Синяки от его пальцев нескоро сойдут. Это — не отмоешь! Дальше, впрочем, Ворон не пошёл — тогда. То ли убоялся, что пан Роман в отчаянии окажется способен на большее, то ли постеснялся… хотя нет, это — вряд ли!

Помяни дьявола к ночи… Бесшумно раскрылась низенькая дверь, и внутрь вошёл, низко преклонив голову, сам Ворон. Наклон был так низок, что могло показаться — он склоняет голову перед ней… Но нет. Это — вряд ли.

Ворон был мрачен и зол. Лицо его, перекошенное, словно от боли, было сейчас страшно. Ещё и щека подёргивалась! Впрочем, в остальном он был спокоен и даже дружелюбен. Вошедшие следом за ним слуги внесли два доверху гружённых мисами и горшочками подноса. Старухи немедленно засуетились, расставляя всё это на низеньком, итальянской работы столике… И откуда только он здесь взялся?!

— Ешь! — коротко приказал Ворон, и голос его в другой раз показался бы Татьяне мужественным и красивым. В другой раз — но не сейчас. У насильника не бывает красивого и мужественного голоса.

Однако есть она стала. Поесть не мешало хотя бы потому, что неизвестно — когда ещё и чем Бог пошлёт подкрепить силы. Есть шанс — надо им воспользоваться.

Мясо было нежным и сочным; хлеб только что испекли. Кашу Ворону варили из дорогого сорочинского пшена; запивал он всё это нежным брусничным морсом. Ел, правда, как свинья — чавкал, рыгал, облизывал пальцы, тут же в них сморкался… Пил, обливаясь, залив и запачкав свой роскошный, изумительный кафтан из чёрной парчи…