Ларец Самозванца
Шрифт:
— Сдавайся, пан Роман! — отчаянно выкрикнул кто-то из ляхов. — Брось кончар!
— Вот ещё! — прохрипел он в ответ, делая неверный шаг вперёд. — Я ещё спляшу на его трупе!
Ну, это была уже чисто польская гордыня. Московиту даже не пришлось особо уклоняться от его удара, кончар врубился в доски, и там застрял.
Пока пан Роман отчаянно рвал кончар, уже и не надеясь сохранить жизнь, но желая умереть с оружием в руках, московит, не спеша, давая ему шанс, обошёл его кругом, потом резко взмахнул саблей…
Клинок звонко и коротко просвистел в воздухе и опустился точно на затылок пана Романа.
Свет померк в его глазах.
Тут только соизволил очнуться пан Анджей.
— Бей жидов! — заорал он хрипло и снова уронил рожу в миску. От греха подальше его утащили спать на свежий воздух. Мало ли, что ему взбредёт орать следующий раз.
6
— Убийца! — яростно закричала Татьяна, бросаясь на Кирилла с кулаками. — Мерзавец, подлец!
Кирилл даже попятился, так яростен был её напор.
— Окстись, баба! — сурово сказал, заступая ей дорогу, Павло Громыхало. — Не видишь разве — жив твой пан! Ничто, другой раз умнее будет! Если, конечно, наш сотник ему все мозги не вышиб…
— Не должен был! — без особой уверенности возразил Кирилл. — Я вроде не сильно бил!
— Ага, не сильно! — плачущим голосом поддакнул Марек, уже склонившийся над господином. — Лекаря! Господин… Господин… очнись! Да очнись же!
Прежде чем мессир Иоганн, чересчур сильно принявший на грудь сливянки и вина, смог вскарабкаться по короткой, всего из трёх ступенек лестнице на помост, он дважды сорвался. А наверху его место уже заняла Татьяна, что-то нежно воркующая сквозь слёзы, оглаживающая лицо и щёки пана Романа.
— Воды! — сердито выкрикнула она. — Дайте кто-нибудь воды!
— Нет! — возразил мессир Иоганн. — Пока что рано. Дайте лучше что-нибудь с неприятным запахом. Поострее! Чеснок там, можно и лук…
Чесночина — ядрёная, аж слёзы градом от запаха, нашлась, пусть и не сразу. Мессир Иоганн, не долго думая, сунул её под нос пану Роману. Тот, бедный, закашлялся и забился в корчах, его выгнуло дугой… зато пришёл в себя.
— Где я? — прохрипел он, с трудом размыкая глаза. — Ух, как меня… Ох…
Стон был настолько натуральным и полным страдания, что Татьяна разразилась рыданиями, и бросилась ему на грудь.
— Роман! Любый мой! — прорыдала она, уткнувшись носом ему куда-то в подмышку. — Боже, Боже! Покарай этого негодяя!
Кирилл криво усмехнулся. Вот так всегда… Делаешь доброе дело, оставляешь жизнь противнику, а в результате на твою же голову сыплются градом проклятия, а сам противник блаженствует, над ним трясутся, его оберегают… Ему, вон, вина лучшего полную чарку наливают!
Пан Роман попытался встать, но тут напомнила о себе рана в боку. Охнув, он откинулся на спину и вновь потерял сознание, что только усилило суету вокруг него.
— Собираемся! — коротко приказал Кирилл Прокопу. — Павло, твои молодцы пусть будут наготове! Может быть, ляхи и попытаются отбить обратно бабу своего господина…
— Ты её забираешь всё же? — спросил Прокоп, и Кирилл с удивлением отметил в его голосе осуждение.
— А как же! — с нескрываемым удивлением, воскликнул он. — Забираю, конечно! Забыл? Нам за неё тысячу корабленников обещано! Пусть на всех — сумма немалая так и так! Что скажешь, ты отказываешься от своей доли?
— Да я и так неплохо пограбил! — мрачно сказал Прокоп. — А разлучать любящие сердца — грех… Ну и что, что она — мужняя жена! Вот мой дед, было дело, из Казани себе бабу привёз. Мою бабку, кстати! И что, что она замужем была за каким-то татарином? И что, что у неё двое глуздырей уже было? Очинно даже хорошо они жили. Он её, конечно, окрестил, стала она Агафьей. Трое сынов деду родила… моего батю, кстати! Дед трижды в Казань ездил — её детей искал. Так разве ж найдёшь… Там тогда такой погром был — и не сыскать, как бы ни хотелось!
— К чему ты мне это говоришь? — хмуро поинтересовался Кирилл, искоса наблюдая за тем, как два дюжих стрельца осторожно сносят ларец вниз и волокут его к двери, а остальные пристально следят за напряжёнными, готовыми броситься на московитов ляхами. Ляхов, правда, осталось — раз, два, да и обчёлся. Всё больше казаки. Украинцы. Такие же православные. Однако — враги!
— Я к тому, что возможно ведь сказать, что она — погибла! — осторожно сказал Прокоп. — Ну да, солгать! Что ты сверкаешь на меня глазищами? Никогда не врал? Никому?! Шагин! Ну, хоть ты скажи ему!
— А что я должен сказать? — удивился Шагин, напуская на плоское, как тарель лицо выражение скуки. — Ты, друг Прокоп, забываешь, что говоришь ересь! По-твоему, так любая баба, как только пожелает, может в блуд удариться! По-твоему, так ежели ей мужчина, перед Богом и людьми в мужья взятый, не нравится, так можно молодого и красивого подбирать, а про мужа — забывать! Нет, Прокоп, вовсе не так всё! Вот представь себе, что твоя Аглая, пока тебя нет, сердечного друга заведёт. Что с ней станется?
— Вестимо что! — даже обиделся Прокоп. — На вожжах повешу, сучку!
— А ежели ты поздно приедешь? Если она с тем хахалем — сбежит?
— Ну, тогда и того хуже будет! — пообещался Прокоп. — Только что это ты на мою Аглаю намекаешь? Знаешь что, или так — зубы скалишь?
— Зубы скалю! — Шагин в подтверждение своих слов оскалил некрасивые, но крепкие зубы. — Вот!
— Гляди, как бы без зубов не остаться! — угрюмо сказал Прокоп. — Я, знаешь ли, слушать ТАКОЕ про свою Аглаю даже в шутку не желаю!