Ларец соблазнов Хамиды
Шрифт:
– Ну что ж, – царь Варди ар-Ракс тяжело опустился на трон. – Самонадеянность столь же тяжкий грех, как и любой иной. И вместе со своими детьми наказан и я…
И царь откинулся на спинку кресла, ожидая появления сына. Предстоял невыносимо тяжелый разговор – следовало собраться…
Руас потянулся. Отец ждет его. Надо поспешить. Не стоит заставлять властителя ждать. Да и самому не следует мучиться безвестностью.
Ее больше нет – нет той опоры, на которой держалась вся его жизнь. Оказалось, что достаточно всего нескольких слов – и под руинами иллюзий едва уцелел он сам… Мало чем отличаясь
«Да, надо идти!»
Тронный зал, в который братья предпочитали без крайней нужды не входить, был сейчас погружен во тьму. Шаги по бесценному мрамору отдавались многократным эхом. Но это был единственный звук, который пытался рассеять безнадежную тишину.
– Отец… – Руас привычно преклонил колено у трона.
– Встань, сын. В последний раз ты входишь сюда, равно как в последний раз я называю тебя своим сыном, ибо в тот миг, когда ты поднял руку на брата, лишился я обоих сыновей. Из-за собственной глупости и самонадеянности. Однако лишился я также и наследника… Ибо младшему, Асуру, некогда я решил передать трон. Да, тебе не стоит удивляться, Руас. Тебе же была уготована иная участь – в чем-то более важная, пусть и не имеющая столь пышного титула. Именно тебя я должен был назвать хранителем знаний и традиций нашего мира – мира колдовского и мира человеческого.
Руас непонимающе уставился на отца. Хранителем традиций? Всего-то? При его обширных умениях и не менее обширных знаниях? Однако, все взвесив, юноша согласился с решением отца… Да, подобный выбор был, несомненно, разумнее: брат, импульсивный и временами слишком решительный, иногда даже скорый на расправу, куда более подходил на роль правителя. Хотя бы потому, что не боялся принимать решения. Не боялся действовать, пусть и в ущерб чьим-то желаниям.
А вот он, Руас, не делал ни одного решительного шага, не принимал ни одного сколько-нибудь важного решения, не посоветовавшись с десятком мудрых книг, не взвесив по сто раз все «за» и «против», не отложив до утра самый миг принятия решения.
«О, если бы я хоть иногда слушался не доводов разума, а велений души! Быть может, тогда прекрасная Хафиза была бы моей, была бы женой принца – и никакому наглецу не пришло бы в голову соблазнять ее или выставлять передо мной коварной изменницей…»
Да, из него вышел бы отличный хранитель традиций. Если бы ревность не смогла найти дорогу к его сердцу…
«Отец, оказывается, отлично меня знал. Куда лучше, чем я сам», – с недоумением подумал Руас. Тем более бесполезно объяснять, что произошло на самом деле. Что он почувствовал, когда услышал от брата слова о любимой…
И в то же время отец, похоже, совсем его не знает. Если уж решил изгнать из своего мира, из своей жизни… Изгнать. Именно в тот миг, когда его старший сын (пусть и всего на пару минут старший) наконец сделал все, чтобы со временем на трон взошел самый достойный. О нет, единственнодостойный. Не импульсивный, не лживый, но мудрый, сосредоточенный…
Остается лишь посмеяться над собой, пусть и горько. Он наказан, он уязвлен и разочарован, но не из-за грядущей потери титула, а из-за потери отцовского уважения. Уважения, которое, оказывается,
С легкой улыбкой Руас поднялся с колен, небрежно поклонился и повернулся к выходу из зала. Пусть отец желал сказать еще что-то… Однако теперь в его словах не было никакого смысла – самое главное уже прозвучало. Узнать же, как именно ему будет приказано покинуть родину, можно и позже: из дворцовых сплетен. Или из строк указа, уже скрепленного Большой печатью.
Однако Руас успел сделать всего несколько шагов – сухой смешок заставил его повернуться.
– Да, ты именно таков, каким я тебя и видел: самолюбив, сух, сдержан. Ты бы стал идеальным Хранителем. И лучшим советчиком импульсивному и порывистому брату.
– Должно быть… – Руас смог лишь пожать плечами. – Однако теперь об этом можно не вспоминать.
– Но все же не для пустых сожалений я позвал тебя, юноша…
«Уже не «сын»… Теперь я для него лишь юноша, один из многих безликих юношей огромного мира…»
– Но для того, чтобы рассказать, что я был вынужден сотворить после твоего деяния… Давать самому деянию оценку я не намерен. Однако посчитал нужным сделать некоторые шаги для того, чтобы обезопасить жизни двух глупцов, которых некогда произвел на свет.
– Обезопасить? – Руас изумленно взглянул на отца.
– Да. Ибо сколь бы сильным колдуном ты ни стал, всех последствий деяния все равно еще не видишь.
– Последствий? – Руас все равно ничего не мог понять, как ни пытался.
– Конечно, – царь кивнул. Только сейчас юноша обратил внимание, как прямо сидит отец, как судорожно сжимает он подлокотники кресла, как цедит слова.
Руасу показалось, что невероятная боль терзает изнутри мудрого Варди ар-Ракса. Быть может, так оно и было – хотя боль терзала разум отца, а не его плоть.
Царь молчал: он взвешивал каждое слово, пытался понять, с чего же начать. Да, сейчас уже можно было называть вещи своими именами – он успел защитить обоих сыновей, пусть даже ценой отказа от них. Теперь они будут жить… Жить оба, и при этом не смогут нанести друг другу урона. Никогда и никакого. Больше ни одного сражения между ними не произойдет. Ибо если Асуру и суждено будет когда-нибудь покинуть каменные стены своего узилища, то Руасу придется тотчас же занять его место. А если Руас пожелает позабавиться с узником, то сделать этого не сможет, ибо не сможет преодолеть преграды, сооруженные им, магом Варди ар-Раксом.
Руас поднял на отца глаза. Молчание его уже не просто озадачивало, оно его по-настоящему пугало:
– Полагаю, я все-таки должен узнать, о каких последствиях я должен был подумать, но не подумал?..
Отец наконец поднял голову. Увы, взгляд его не предвещал ничего хорошего. Говоря по чести, Руас испугался сейчас выражения отцовского лица, ибо увидел перед собой незнакомца, борющегося с отвращением и отчаянием.
– Я не буду говорить, что я испытал, узнав о вашем сражении. Я пытался понять, как могла глупая перепалка перерасти в колдовское сражение. И понял все, лишь когда узнал, что сражения-то не было. Мне не составило особого труда разглядеть истинный предмет, подлинные чувства, что двигали тобой и твоим братом. Узнав же все досконально, я и предпринял шаги, которые посчитал важными… О нет, необходимыми.