Ларец
Шрифт:
– Сие, надо думать, аллегория, – Нелли с тщанием, но не без куражу выговорила слово, весьма частое в употреблении у родителей.
– Вот именно. Не все было хорошо, что мы в России оставили. Иное так и вовсе плохо, – отец Модест поднялся, и ветер захлопал подолом его рясы. Они сидели на вершине Замка Духов, издали показавшейся Нелли некогда площадкою для стражи.
– А что еще плохо? – Нелли подняла воротник плаща: она в первый раз вышла без теплого башлыка и теперь о том втайне жалела. Открытые треуголкою уши ломило от холода.
– Многое, Нелли, многое. Хоть бы, например,
– Но отчего? – от удивления Нелли забыла даже о замерзших ушах.
– Да по той же причине, что не христианский сие обычай. Начало он ведет от тризны языческой. Ну посуди сама – разве похороны повод для пира?
– Но во время поминок говорят о покойном, вспоминают его, – неуверенно возразила Нелли.
– Ох, оставь! – отец Модест махнул рукою. – Когда вернешься в Россию, заметь как-нибудь сама. Сперва вспоминают, а потом и вовсе обычные застольные разговоры идут. После похорон надлежит разойтись в молчании, да молиться или плакать, а не набивать чрево какими-то глупыми опять же блинами. Хочется поговорить об усопшем – так и говори с тем, с кем душа лежит, а не с целым застольем. А хозяйке дома чаще всего надобно отдохнуть в тишине, но не тревожиться о том, не пережарилось или переварилось ли какое кушанье. К чему сии хлопоты через силу? Нет, Нелли, пируют в радости, а не в горе.
Нелли задумалась. Все по-иному было в далеком этом мире, но какая-то незнакомая правота частенько выступала из странных обычаев.
– Скоро Долина Духов вновь станет белою, – отец Модест указал рукою на заросший кедрами пологий склон. – Но не под снегом, а под пышным ягелем.
– Что такое ягель?
– Мох, просто мох.
– Мох зеленый.
– Ягель белый как снег. Хотя нет, соврал. На снег ягель не похож, цвет у снега неживой. Ягель – цвета молока, теплый, оттенком в слоновую кость. Ну да сама увидишь.
«Особливо теперь, когда непонятно, сколько мне еще гостить, покуда до дела не догощусь», – подумала Нелли, но вслух сказала другое.
– Вы, я чаю, отче, больше здешние края любите, чем те, кто тут все время живет.
– Быть может, потому, что с ребячества я знал, мне здесь не жить, – отец Модест отвел со лба седую прядь, подхваченную ветерком. Нелли в который раз спросила себя, отчего он сед. Пробовала она вызнать даже у Арины, да без толку. Княжна сказала только, что таким белоснежно-седым воротился он из первого своего странствия в Россию. Больше ей либо не было ведомо, либо не хотела она говорить.
– Так могли бы и отказаться. Коли Вы здесь щасливы, – сказала Нелли, ворочаясь мыслями к разговору.
– В жизни надобно искать дела, а не щастья, маленькая Нелли. Щастье – птица легкая, долго ее в руках не удержишь. Тот проиграл, кто на нее жизнь поставил.
– А я щаслива со своими камнями.
– Воздух для дыхания не есть щастье, – отец Модест покачал головою.
Нелли сделалося отчего-то грустно.
– Гляди, ойрот скачет. Э, да я знаю его, это младший пастух! – Отец Модест указал рукою: меж кедров сновала фигурка на мохнатом коньке, явственно держа направленье к Замку Духов. – Спустимся побеседовать.
Нелли уж заметила по здешним горам, что лезть вверх,
Ойрот подскакал между тем к единственному месту, что Нелли в Долине Духов никак не нравилось, – лошадиному погосту. Беспомощные поломанные кости эти у самого подножия Замка, хрупкие, словно яичные скорлупки, заставляли ее сердце дрожать от гнева. Экая подлость, приносить в жертву лошадей! Лучше б хоть людей уж убивали, что ли.
Для Нелли этот ойрот ничем не отличался от первого, увиденного еще на том берегу Катуни. Немало темнолицых невысоких охотников с лоснящимися косами она повидала с тех пор, но что все это не один и тот же догадывалась потому только, что появлялись ойроты иногда по трое, по четверо. Странно, но Арина уверяла, что для ойротов свои лица все разные, а белых людей как раз им трудно различать. Шутила, верно.
Таежный обитатель между тем что-то с живостью рассказывал отцу Модесту. Пожалуй, вид его был несколько напуганным.
– Что он говорит? – спросила Нелли.
– Вообще-то вещи несуразные, – нахмурился тот. – Будто бы видал невдалеке воздушную змею.
– Какую змею? Летающую, что ли? – фыркнула Нелли.
– В определенном смысле да, летающую. Воздушными змеями монголы и прочие прозвали шелковые либо бумажные шары, кои китайцы для устрашения врагов запускают в небо.
– Как это запускают? – не поняла Нелли.
– Шары летают, наполненные горячим воздухом. Горячий воздух легче холодного, – рассеянно пояснил отец Модест. – Не хочешь ли ты, маленькая Нелли, прокатиться со мною до провала, в коем живет злой дух ойротов?
– Взаправду живет?
– Да, разумеется.
– Тогда хочу.
В который уже раз, залезая на низкорослую рыжую лошаденку, Нелли с тоскою подумала о красавце Нарде: как-то он там, незнамо где? Хорошо ль за ним ходят? Впрочем, надобно было признать, что лошадки эти, немногим выше аглицких детских понни, передвигались в гористой местности с чрезвычайною ловкостью.
Таежная полоса кончилась: они забрались уже повыше, в тундру. Карликовый лес стоял еще голым и серым, а огромные камни-валуны глядели в открытом пространстве грозно и мрачно. Отец Модест не преминул заметить, что в обрамлении золотистых цветков под названьем жарки вид станет вовсе иной.
Обогнув голый склон, они спустились в незнакомую Нелли долину. Небольшой овраг круглой формы не привлек внимания девочки.
– Сие и есть жилище Эрлика, – кивнул отец Модест. – Подъедем ближе, увидишь.
Овражек, вернее сказать, провал вблизи оказался не в шутку странен. Каменные синеватые стены в острых продольных зазубринах, оказывается, смыкались над глубоким колодцем. Очень глубоким. А внизу бурлила черная вода, неизвестно откуда вытекающая и куда уходящая. Стены подхватывали звук ее холодного кипенья.